Читать онлайн A Sinistra | А Синистра | Левый Путь

Описанные в книге люди, баночно-мозговые сущности, события и обстоятельства – вымышлены. У героинь и героев цикла «TRANS- HUMANISM INC.» нет конкретных прототипов в реальном мире. Любые утверждения об обратном являются провокацией или хайпом.

Всякое сходство с экстралингвистической действительностью случайно. Любая попытка обнаружить в книге какие-то намеки и параллели является рептильной проекцией антинародного ума и подсознательным вредительством (статья 83.34 уголовного уложения Доброго Государства).

Высказывания и мнения героинь и героев, их стихи, проза, слоганы, видения, галлюцинации, идеологемы и метафизические трактаты не выражают позицию автора, не являются его прямой речью и служат исключительно целям выпуклой лепки художественно убедительных образов.

Фрагменты пост-карбоновых сакральных текстов публикуются условно-досрочно.

And as we wind on down the road,

Our shadows taller than our soul

There walks a lady we all know

Who shines white light and wants to show

How everything still turns to gold

And if you listen very hard

The tune will come to you at last

When all are one, and one is all…

Stairway to Heaven

– Как отдохнули, Маркус?

Кабинет Ломаса не изменился – или мне просто стерли память о том, каким он был прежде.

Пустой темный зал с видом на космос. В углах пыль и паутина – корпоративные стилисты старались вовсю. Сатурн в широком окне (мы были где-то на обочине дальних колец) и огромный портрет прекрасного Гольденштерна с золотым светом вместо лица.

Я, кстати, никогда не задумывался, что заставило основателя «TRANSHUMANISM INC.» облачиться в темную хламиду с капюшоном на этом портрете. Должен же здесь быть какой-то сюжет? Художественная необходимость? Надо будет спросить у Ломаса.

Но только не сейчас.

Сегодня меня могли неправильно понять: вместо черного адмиральского мундира на Ломасе была сутана епископа. Начальник службы безопасности «TRANSHUMANISM INC.» наряжался так редко – и только перед какой-нибудь душеспасительной беседой.

– Благодарю, епископ. Отдохнул неплохо.

– Опять Рим?

– Да. Свел кое-какие счеты и немного развлекся. Но особого удовольствия не получил.

– Ничего удивительного, – сказал Ломас. – Император на пенсии – это грустно. Радости становятся совсем простыми. Диоклетиан, например, выращивал овощи. Вы, наверно, тоже скоро с плугом по пашне пойдете, как ваш… э-э… Лев Толстой.

Я уже научился замечать, когда адмирал обращается к справке HEV и останавливает время. Это было несложно, потому что меня тоже подключили к ней на прошлом задании. Такое не полагалось мне по статусу – корпоративным начальником я не был – но помогало после зачисток памяти.

– Я мало помню про ту командировку, – сказал я. – Только последние два месяца в Риме. Остальное стерли.

– Тем лучше для вас.

В утрате служебных воспоминаний были, конечно, приятные аспекты – мир казался новым и свежим, и каждый день я узнавал много интересного. О том, что я уже знал это прежде, думать я избегал.

– Готовы приступить к работе?

Я кивнул.

– Вы, Маркус, наш единственный элевсинский мист и получаете специфические задания. Следующий кейс не исключение. Но теперь речь не о спасении человечества, и память мы вам, возможно, не сотрем.

– Каждый раз обещаете.

– Я ничего не гарантирую. Мне неизвестно, что именно вы раскопаете во время расследования.

– Что за дело?

– Ваша прямая специализация. Темная чертовщина, магизм и туман.

Ломас нажал кнопку на столе, и в кабинет вошла пожилая помощница с коньячным подносом. Граненый графин с желтым бальзамом и два стакана. В пепельнице – две раскуренные сигары. Коньяк означал полное подключение к моему мозгу.

– Ну, за ваше возвращение.

Мы чокнулись и выпили. Теперь Ломас видел мои мысли так же ясно, как я – его сутану. Сибаритство и контроль в одном флаконе, подумал я.

– Еще и каламбур, – ухмыльнулся Ломас.

– Простите?

– В том же самом флаконе, – сказал адмирал. – Вместе с сибаритством и контролем.

– Да, – ответил я. – А я даже не заметил, когда вы подключились.

– Оперативник, Маркус, должен все замечать. Вы вот обратили внимание на мою сутану?

Я кивнул.

– Как думаете, почему она на мне?

– Видимо, вы будете полоскать мне мозги.

Ломас засмеялся.

– Именно, Маркус. Ваше новое задание имеет такую природу, что перед ним уместна короткая проповедь. Я опишу вам два духовных маршрута, по которым может идти человек.

– Всегда мечтал об этом узнать.

Начальство не заметило сарказма.

– Вы слышали про правый и левый путь?

– Нет.

– Не заказывайте справку. Я объясню – так, как понимаю сам. Формулировки системы HEV отличаются от моих и могут вас запутать.

Адмирал-епископ пыхнул сигарой, отхлебнул коньяку и подождал, пока я сделаю то же.

– С давних времен, – заговорил он, – люди верят, что человек, усердно совершенствующий свой дух, обретает сверхспособности. Особенно часто такой мотив встречается в восточных эпосах. Мудрец уходит из мира и начинает предаваться аскезе – так называемому тапасу. Этим, кстати, занимался и Будда. Боги, наблюдая за происходящим, обычно приходят в ужас, потому что силы, обретаемые аскетами, позволяют сотрясать небеса. Боги стараются сбить аскета с пути, посылая разного рода соблазны. Прекрасных дев – тем, кто попроще, духовные наслаждения – тем, кто изощреннее.

– Духовные наслаждения? А что это?

– Тонкие состояния сознания, по сравнению с которыми любые чувственные радости ничтожны.

Тон Ломаса намекал, что ему хорошо знакомы эти тонкие состояния, но у меня хватило такта удержаться от расспросов.

– Как вы, наверно, догадываетесь, – продолжал адмирал, – многие аскеты древности не имели высоких и благородных целей. Они предавались аскезе именно с целью получить от богов и демонов отступные. Все это подробно описано в текстах и хрониках – будет интересно, ознакомьтесь.

– При случае обязательно.

– Однако отступные бывают разными. Поясню на литературном примере. В сказках самых разных народов есть повторяющаяся тема – герой залезает в сокровищницу и последовательно проходит несколько залов или комнат. Сперва с медными монетами, потом с серебряными, золотыми, наконец с драгоценными камнями – а в самой дальней комнате лежит невзрачная старая лампа. Она, однако, обладает божественной силой – и поэтому злые духи стараются соблазнить героя прежде, чем тот дойдет до последней камеры. Если герой совсем дурак, он набивает карманы медью в самом начале хейста. Если чуть умнее, его хватает на серебро и так далее.

– Сюжет знаком, – сказал я.

– В этой сказке описаны правый и левый пути. Путь правой руки – совершенствование духа, целью которого является сам дух. Человек не нацеливается ни на какую материальную и даже духовную цель – а идет, так сказать, к вечному свету сквозь постоянно меняющийся ландшафт. Это путь святого. Святой равнодушен к побрякушкам и часто находит лампу, спрятанную в дальней комнате. Иногда он ее даже не трогает. Иногда – освещает ее лучами путь для других.

– Я понимаю.

– Левый путь может быть разным, но целью его обычно являются золотишко и брильянты – как в прямом смысле, так и в метафорическом. Адепт, так сказать, вынуждает богов подвергнуть его соблазну именно с целью соблазниться. Если же продвинутый последователь левого пути устремляется за самой лампой – а такое тоже бывает – то лишь потому, что знает о ее волшебной силе и хочет использовать ее в эгоистических или магических целях. Но сила лампы такова, что нередко ее свет преображает даже подобного жулика.

Я кивнул.

– Другими словами, на пути правой руки духовные и магические силы – например, способность к чудотворству – являются побочным эффектом поиска истины. На пути левой руки, наоборот, истина может быть найдена в качестве довеска к оккультным силам. Что, конечно, крайне унизительно для истины. Путь правой руки – торная дорога к высшему вместе со всем миром, без всяких шорткатов. Путь левой руки – это попытка попасть в рай прямо в калошах с помощью трюков и черной магии…

– А это возможно?

Ломас улыбнулся.

– Как посмотреть. Некоторые утверждают, что именно такой услугой и торгует наша корпорация.

– Значит, правый и левый пути противоположны друг другу?

– Бывает, что они пересекаются в бесконечности. Но отнюдь не всегда. Обычно адептам не хватает жизненного срока. Последний великий учитель Запада, приходивший на смену Христу, вообще не проявил интереса к истине – а только совершенствовал свои оккультные способности для корпоративных разборок.

– Вы про Антихриста? – спросил я.

– Про Гарри Поттера, – ответил Ломас. – Мир пал слишком низко, чтобы заслужить Антихриста.

Я не выдержал и заказал справку HEV. Через долю секунды я знал про Гарри Поттера все.

– Вы хотите сказать, Антихрист – это метафора Гарри Поттера? Или Гарри Поттер – метафора Антихриста?

– Зачем вы так. Гарри Поттер – трогательная детская сказка, где отражается проблематика взрослых. Можно сказать, аллегория левого пути, упрощенная для массового потребления. Сейчас это не релевантно. Забудьте.

– Сотрите мне память, – пошутил я.

Ломас неодобрительно глянул на меня.

– Я трачу время на вступление не для вашего развлечения, а для того, чтобы вы поняли дальнейшее. Как вы знаете, корпорация предлагает клиентам, особенно самым состоятельным, все возможные варианты земного опыта, да и неземного тоже. Однако симуляция правого пути по многим причинам затруднена.

– По каким именно? – спросил я.

– А сами вы не понимаете?

– Ощущаю, – сказал я. – Но очень смутно. Вряд ли смогу сформулировать.

– Я помогу. Мозг в банке не может достичь святости с помощью внешних программных корректив. Для этого нужен внутренний духовный импульс и соответствующий ему ментальный процесс, который корпорация не может убедительно подделать.

– Почему?

– Потому, что в него должны естественно сложиться все силы человеческой души. Вот как ручьи и притоки сливаются в реку. Если начать симулировать этот процесс, придется подделывать всю человеческую личность и ее духовную историю. Целиком, с начала до конца. А это нашим клиентам вряд ли понравится, потому что их может сильно… Как бы сказать, помять. Во Франциска Ассизского нельзя играть. Им можно только быть. Это разница между переодеванием и преображением.

– Да, – сказал я. – Вы отлично выразили мою мысль.

– А вот путь левой руки поддается симуляции достаточно легко, – продолжал Ломас, – поскольку в его основе лежат обычные человеческие чувства. Алчность. Гордыня. Тщеславие. Гнев. Похоть. Все то, что заставляет людей обращаться к оккультизму и магии. Подобные состояния ума вызвать легко – и клиент не перестает быть при этом самим собой. Колдуну не нужно совершенствовать душу перед ее продажей.

– А после продажи?

– Что?

– Можно ее совершенствовать потом?

Я хотел пошутить, но Ломас меня не понял.

– Продажа души, Маркус, это не разовый акт, а многолетний процесс. Больше похоже на запутанные кредитные отношения с банком.

– Вы хотите сказать, наша корпорация предлагает клиентам подобный опыт? Я имею в виду, левый путь?

– Да, – сказал Ломас. – Но это не афишируется. Удовольствие существует только для самых обеспеченных господ.

Я не удержался и заказал справку HEV про левый путь. Точнее, про левые пути – стоило мне увидеть, сколько их, и сразу расхотелось изучать список.

– Конкретный маршрут путешествия может быть любым, – продолжал Ломас. – Как вы видели в справке, вариантов много. В редких случаях клиент знает, во что он хочет погрузиться. Но чаще маршрут подбирает нейросеть.

– Каким образом?

– Бутик подвергает клиента серии тестов.

– Бутик?

– Я разве не сказал? Наше подразделение. Нечто вроде «Юрасика», «Базилио» или «ROMA-3», но для самых изощренных клиентов. Он так и называется – «Левый Путь». Вернее, «Налево».

Ломас протянул мне картонную карточку с золотым обрезом. На ней был квадратик кода в углу и золотые буквы:

– Никогда не слышал.

– Сведения об этом бутике делаются доступными на пятом таере, – улыбнулся Ломас. – А у вас второй. На мелких таерах ходят только слухи, но мы контролируем информацию. И, естественно, не разглашаем сведения о клиентах. Сами они тоже помалкивают.

– А зачем такая секретность?

– Клиенты «Левого Пути» – мировые дигнитарии. Бизнес-лидеры. Моральные и духовные авторитеты. Финансовые маяки человечества. Если общественность узнает, что в свободное время они идут по пути зла, это может привести к негативным имидж-эффектам. Общественность возмутится.

– Я сильно сомневаюсь, – сказал я.

– Почему?

– Во-первых, – ответил я, – все зависит от того, кого мы назначим общественностью. Во-вторых, если корпорация не включит мнение общественности в меню, про него никто никогда не узнает. В-третьих, придется долго объяснять, что такое левый путь. В-четвертых, люди не станут ненавидеть мировую элиту сильнее. Это невозможно технически.

– Все верно, – сказал Ломас. – На фоне прочих узоров нашего бытия подобное может показаться ерундой. Но репутационная безопасность клиента складывается из тысяч факторов. Тут действует статистика. Мы работаем со стогом сена, каждая соломинка в котором потенциально способна переломить хребет верблюду. Поэтому защищать верблюдов приходится от любого стебелька. Другого способа нет.

– Неужели богатые клиенты разбираются в левых путях?

– На пятый таер, Маркус, иначе как по левому пути не заберешься. Хотя есть, конечно, исключения… – Ломас сделал паузу, чтобы я понял, о ком он. – Но часто наши клиенты не понимают собственного сердца. Они талантливые самоучки порока. Гении интуиции и инстинкта. Выйдя на покой, они с удовольствием ныряют в этот мрак осознанно.

– Кто составляет им маршрут и скрипт?

– Помогает бутик.

– Как именно?

– Сети проводят серию тестов, – сказал Ломас. – Допустим, кто-то склонен к некромантии или церемониальной магии – он это и получает. Обычно программа делает микс из нескольких левых путей сразу.

– Почему?

– Любой духовный маршрут, даже самый экстремальный, сам по себе однообразен. Это повторение одного и того же усилия изо дня в день. Слово «путь» существует не зря. Идти по такой дороге – приключение длиной в жизнь. Событий мало. Кино про это не снимешь. А у клиентов пользуются спросом динамические программы, наполненные разнообразными переживаниями, приключениями и спецэффектами. Им не должно быть скучно, понимаете? Поэтому нейросети чаще всего делают для них коктейль.

– Понятно, – сказал я. – Как я понимаю, это совершенно легальная активность?

– Конечно. Хоть и не афишируемая.

– Тогда почему она вызывает интерес у нашего отдела?

– Здесь, Маркус, начинается та часть истории, которую вам, скорей всего, потом сотрут из памяти. Несколько клиентов бутика «A SINISTRA» – на сегодняшний день уже трое – пропали.

– Пропали в каком смысле? В духовном?

– Не шутите так. В самом обычном материальном. Если хотите, в телесном. Они исчезли.

– Вы говорите про мозг?

Ломас кивнул.

– Он исчез вместе с цереброконтейнером?

– Нет, – сказал Ломас. – Мозг исчез из цереброконтейнера.

– Тогда это ответственность обслуживающего персонала. Кто-то попросту распечатал банку и выкрал мозг.

– Мы начали с этой версии, Маркус. Но даже не стали ее прорабатывать. Вариант со взломом банки исключился сразу.

– Почему?

– Контактная обвязка во всех случаях не повреждена.

– Ну и что?

– Вы представляете себе архитектуру подключения отделенного от тела мозга к нейросетям нашей корпорации? Его механику?

– Нет, – сказал я честно.

– Это ажурнейшая и нежнейшая конструкция, которую выстраивают микромашины и наноботы. Мельчайшие проводящие волоски. Операция стоит так дорого, потому что по количеству процедур это равносильно строительству города, только в микромасштабе. Человеку, даже самому опытному хирургу, такое не под силу. Тем более невозможно снять мозг с микропроводов, не повредив контактную обвязку.

– А что с ней случилось?

– Ничего. В этом все и дело. Она просто плавала в контейнере. Совершенно целая, ее исследовали под микроскопом. Она настолько нежна, что к ней нельзя прикоснуться, не повредив. Но механических повреждений нет совсем. Мало того, на нервных коммутаторах не осталось никаких биологических следов мозга. Что по представлениям современной криминалистики невозможно. Такое чувство, будто мозг…

– Растворился?

– Да. Но он не мог раствориться в той самой спинномозговой жидкости, в которой до этого плавал. Ее состав тщательнейше контролируется системой.

– А контрольный фид? Что именно происходило с участниками симуляции прямо перед их исчезновением?

– Мы не знаем.

– Как так?

– Контрольная запись в бутике «A SINISTRA» не ведется. Это одно из условий контракта. Другое условие в том, что мы не знаем точного содержания симуляции, создаваемой для клиентов нейросетями.

– То есть фида нет даже у нас?

– Даже у нас. Нейросеть ничего не помнит. Память, Маркус, стирают не только вам.

– А могло быть так, – сказал я, – что персонал слил из банки спинномозговую жидкость, нацедил туда какую-нибудь кислоту, подождал, пока мозг в ней растворится, а потом…

Ломас посмотрел на меня так мрачно, что я не стал продолжать.

– Это совершенно необъяснимый с научной точки зрения феномен. Я связываю его не с механическими причинами, берущими начало во внешнем мире, а именно с духовной стороной опыта.

– То есть?

Ломас прочертил ладонью линию на столе.

– Есть великий водораздел между материей и духом, на который корпорация все время натыкается в своей работе. Он непреодолим. Тем не менее материя и дух способны действовать друг на друга. Специализация нашей корпорации – материальное воздействие на дух…

– Да, – сказал я.

– А здесь обратный случай. Воздействие духа на материю. И вы, как элевсинский мист, идеально подходите для расследования этого кейса.

– Мне очень помогло бы, – ответил я, – если бы вы позволили вспомнить мой элевсинский опыт.

– Не волнуйтесь, Маркус. Ваша душа все помнит. Не помнит только зыбкая человеческая память.

По духовным вопросам с Ломасом лучше не спорить.

– Воздействие духа на материю, – повторил я. – Вы полагаете, мы имеем дело с феноменом наподобие… Что там – телекинез, столоверчение, все вот это?

– Нет, – сказал Ломас. – Телекинез и столоверчение тут ни при чем. Есть гораздо более близкие казусы.

– Полтергейст? – нашелся я.

Ломас отрицательно покачал головой.

– Радужное тело. Я в данном случае имею в виду не аватар для гей-прайда, а учение тибетского ламаизма, хотя в визуально-эстетическом оформлении есть много интересных параллелей. Но я в этой области не специалист, закажите лучше справку.

Я вызвал справку HEV. Время остановилось – веко Ломаса замерло посередине глаза, не дав ему моргнуть до конца.

TH Inc Confidential Inner Reference

Радужное Тело – высшая реализация в традициях тибетского буддизма и религии Бон, когда физическое тело адепта растворяется в пространстве, превращаясь в радужное сияние (независимой верификации подлинности такого феномена нет). Является результатом углубленной многолетней практики Тхогал, а также некоторых других мистических учений.

Перед реализацией радужного тела адепт обыкновенно просит запереть его в одиночестве в удаленном…

Ниже шло много мелкого коричневатого текста, но я уже понял главное и отключил справку, чтобы снизить стресс.

Время на самом деле не останавливается – ускоряется мозг. Если злоупотреблять системой HEV, гарантированы депрессия и бессонница. Система их лечит, но мозг все равно изнашивается.

– Вы полагаете, наши баночники реализуют радужное тело?

– Вряд ли. Но происходит что-то похожее.

– Тибетские учения входят в комплект левого пути?

– Не знаю.

– То есть?

Ломас пожал плечами.

– Я уже сказал, что мы не в курсе, какие программы составляет для каждого клиента нейросеть. Это приватная информация, и она нигде не фиксируется. Но я сомневаюсь, что мы имеем дело с радужным телом.

– Почему?

– Вы не дочитали справку, Маркус. Во-первых, при его реализации наблюдают пятицветное сияние, радуги и так далее. Ничего подобного персонал цереброхранилища не замечал. Во-вторых, чаще всего реализация не дает полного растворения – тело просто уменьшается. В нашем случае не было замечено ни радуг, ни останков мозга. В-третьих, буддизм – это гуманное учение, основанное на сострадании и самоограничении. О левых путях такого сказать нельзя. Сама исходная мотивация адепта совершенно иная. Значит, это не радужное тело. Но, возможно, феномен близкой природы. Нечто похожее, только из инфернальной зоны духовного спектра.

– Например?

– Возможно, исчезнувшие экскурсанты приблизились к великим тайнам бытия – и наша реальность таким образом себя защитила.

– К каким именно тайнам? – спросил я.

Ломас улыбнулся.

– А это, Маркус, предстоит выяснить вам.

– И как?

– Вы еще не догадываетесь?

– Корпорация хочет, чтобы я изучил левые пути? На это жизни не хватит. И у меня так себе с аналитикой.

– Все проще, – сказал Ломас. – Мы направим вас в творческую командировку. Купим вам личный трип в «Левом Пути».

– Вы хотите, чтобы мой мозг тоже растворился?

– Разумеется нет, – ответил Ломас. – Но другого способа я не вижу. Privacy клиентов высокого таера защищают так серьезно, что мы не выясним ничего про их переживания и опыт, если не зашлем туда нашего человека. Этим человеком будете вы, Маркус.

– Вы, насколько я понимаю, собираетесь отправить меня по терминальному маршруту?

Ломас кивнул.

– Но как вы восстановите скрипт, где клиенту приходит кирдык? Ведь мы не знаем, что там происходит. А мозг во время трипа исчезает не у всех.

– Не у всех, – согласился Ломас. – Но мы заметили любопытную корреляцию между параметрами тех клиентов, с кем это произошло.

– То есть?

– Перед тем, как нейросеть создаст ваш маршрут, – сказал Ломас, – вы пройдете в бутике тест и заполните подробную анкету. У погибших совпадают многие черты. Судьбы, интересы. Запросы. Данных недостаточно для широких обобщений и выводов, но нейросеть сумела составить профиль максимального риска. Мы заполним вашу анкету сами.

– Можно будет посмотреть?

– Нет, – улыбнулся Ломас.

– Почему? Там что-то плохое?

– Дело не в этом. У вас может сформироваться набор ожиданий и опасений, который помешает адекватно участвовать в опыте. Изменится отношение к происходящему. А вы должны быть полностью прозрачны.

– Тесты вы тоже за меня сдадите?

– Нет, – ответил Ломас. – Это другое. Для нормального взаимодействия с нейросетью вам необходимо познакомиться с ней лично. Тесты придется пройти самому. Это как примерка у портного.

– Когда и как?

Ломас положил на стол папку из крокодиловой кожи с золотыми углами.

– Договор внутри. Он типовой.

Я взял папку и зачем-то понюхал ее. Никаких неожиданностей – она пахла дорогой кожей. Запах богатства. На старших таерах любят делать вид, что никаких электронных коммуникаций еще не изобрели.

– Ознакомьтесь в приемной. Можете не слишком вникать. Изменений все равно не будет.

– А могу я…

– У меня сейчас важная встреча, – сказал Ломас. – Бутик ждет вас завтра в полдень. Договор брать не надо, у них своя копия. Бутик не знает, что вы наш оперативник, и считает вас обычным клиентом. Они получат ваш полный профайл.

– Настоящий?

– Нет. У вас будет маска личности. Сеть сочинит вам легенду и подскажет ответы на вопросы в реальном времени, поэтому ничего заучивать не надо. Сам разговор в бутике не слишком важен. С вас просто снимут нейрометрию.

Поглядев на Ломаса, я подумал, что его адмиральская форма чем-то похожа на эту черную крокодиловую папку с золотыми углами. И только потом сообразил, что не заметил момента, когда епископская сутана стала черным мундиром с мелкими золотыми значками.

Начальство как бы намекало.

– Будет исполнено, адмирал.

Я не знал, есть ли в Тоскане на самом деле такой городок и точно ли его копирует симуляция – но выглядело все очень достоверно.

Летний зной. Древность, уставшая от себя много веков назад. Желтый и серый камень стен. В просветах улиц – неровные холмы и желтые роллы сена на склонах (допускаю, что ассоциация с японской кухней вульгарна). Оказаться здесь туристом упоительно. Жить – страшно. «Тоскана» происходит от слова «тоска». От нее этруски и вымерли.

Таким поселениям много тысяч лет, и как минимум последние две они пребывают в благородном упадке. В стенах полно римской кладки, но она не самая старая.

Вот назначенное место. Античная арка ворот, вмурованная в средневековую стену. Над аркой – окно с черными ставнями. Ночью их прикрывают, чтобы в комнату не влетали летучие мыши. Такие же делали еще при Нероне.

Между черным окошком и аркой – косая вывеска.

Мне сюда.

В названии был объективно полезный смысл – чтобы попасть в ресторанчик, следовало пройти под аркой и сразу повернуть налево. Через несколько шагов я увидел витрину и стеклянную дверь.

В витрине – сабля, пыльный кавалерийский мундир с красными галунами и большой фотоальбом, раскрытый на портрете Муссолини. Альбом, видимо, для того, чтобы не вешать в окне откровенный портрет дуче.

Уже полдень. Я постучал в стеклянную дверь и открыл ее.

– Buon giorno!

Улыбающаяся официантка была похожа на живую тыкву со средневековой аллегории. Она с такой энергией указала на столик у окна, что я немедленно сел куда велено.

Я терпеть не могу итальянскую кухню.

Паста, лазанья, пицца – все эти изыски изобрели, когда в осажденных городах месяцами было нечего есть, кроме муки, окаменелого сыра, старого масла да крыс. Средние века в Италии – это сплошные городские осады. Ну и черт бы с ним, но человечество настолько доверчиво, что поверило, будто сыр с крысами на раскатанном тесте – это вкусно, полезно и стильно (опытные маркетологи знают, что последняя бирка заставит уязвленного пролетария купить даже пирог с говном).

Ну ладно, не крысы, а колбаса – а из чего ее делают? Крысы хоть натуральные.

Меню было рассчитано на туристов, желающих попробовать тосканские вкусности, не набирая лишнего веса (симуляция часто имитирует проблематику нулевого таера – в этом корень достоверности). Я заказал суп из тыквы (не знаю, входил ли он в список с самого начала или нейросеть модифицировала меню, уловив мою мысль), грушу с сыром и кофе.

Официантка принесла заказанное очень быстро. Еда была вкусной, но порции – такими крохотными, что только разжигали аппетит. Когда я доел четвертую порцию сыра с грушей, допил третью чашку супа и залакировал это густым как сургуч эспрессо, в ресторан вошел мужчина в черном костюме и того же цвета высокой шляпе – необычном гибриде цилиндра и федоры.

Он походил на пастора какой-то экзотической религии. Или, может быть, на военного преступника, доживающего свой век в глуши.

В руке у него была знакомая крокодиловая папка с золотыми углами. Поглядев на меня, он сделал приглашающее движение подбородком и шагнул в ведущую на кухню дверь.

Рядом с кухней оказалась маленькая комната, где велась бухгалтерия: шкаф, грубый деревянный стол со вделанными в него счетами, два стула. На шкафу горела зачем-то керосиновая лампа – наверно, для атмосферы.

Затворив дверь, господин достал из шкафа накрытый парчой поднос и поставил его на стол. Положив рядом папку, он снял шляпу, обнажив высокий лысый лоб, и повесил ее на гвоздь.

– Присаживайтесь.

Господин говорил по-русски. Возражать я не стал.

Мы сели. Господин открыл папку и некоторое время изучал договор. Потом поднял глаза, улыбнулся и спросил:

– Вам нравится Тоскана?

Чтобы поддержать образ богатого и избалованного клиента, я ответил с надменной вальяжностью:

– Здесь скучно и жарко. Время застоялось как вода в канаве. Я люблю другую Италию.

– Вот как. Какую же?

Я задумался. Почему-то в моей памяти выскочила строчка «Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья…»

– Верона, – сказал я.

– На вас, видимо, повлиял Шекспир? Ромео и Джульетта?

Что они, сканируют мысли? Корпорация на это способна. Впрочем, нет необходимости. Очевидная ассоциация.

– Отнюдь, – ответил я. – Хотя теперь, когда вы сказали…

– Чем тогда вам нравится Верона?

Я понял – без справки HEV не обойтись.

– Ну… Знаете, мне кажется, что там до нас долетает самое аутентичное эхо Рима.

– Вы про амфитеатр?

– Нет, это для туристов… Вот хотя бы Каменный Мост, Понте Пьетра. Представьте, как он выглядел в имперские дни, когда был полностью отделан мрамором…

– Вам, значит, Рим интересен, – сказал господин удрученно. – А у нас тут, между прочим, Этрурия.

– Извините, если сказал что-то…

– Ничего страшного. Но должен вас предупредить – все, произнесенное и даже подуманное вами, может быть использовано симуляцией. В том числе против вас.

– Не очень понимаю.

– Это стандартная юридическая формула, не берите в голову. Мы исходим из того, что ваши слова честны и искренни. От них будет зависеть ваш будущий опыт.

Я кивнул.

– Откуда вы про нас узнали, господин Крамер?

Это мое имя в договоре. По легенде я был баночным криптоброкером, недавно перешедшим с третьего таера сразу на пятый.

– Вы меня, я вижу, знаете. А к вам как прикажете обращаться?

– Я не представился? Служитель Ларт.

– Хорошо, господин служитель…

– Просто служитель, – поправил Ларт. – Или Ларт.

Я остановил время для справки.

Имя «Ларт» часто встречалось в этрусских могилах – его писали сажей на глиняных черепках. Видимо, какой-то погребальный ритуал. Шекспировский Лаэрт приходился служителю дальним родственником.

– Как скажете, Ларт. Узнал случайно. Я стал изучать возможности пятого таера – и обнаружил буклет «Левого Пути».

– Где именно? – спросил Ларт.

– А это важно?

– Весьма.

– Вы ставите меня в неловкое положение… Хорошо, я посещал… бордель, если называть вещи своими именами. Название вам тоже сказать?

– Конечно.

– Дом свиданий «Пена веков». Они организуют встречи с великими куртизанками древности.

– И с кем вы встречались?

– С Клеопатрой. В Александрии, во время осады. Я изображал Цезаря. А у нее в спальне на столике с благовониями лежал ваш буклет. Это совершенно не удивило меня в симуляции, из чего сами можете сделать вывод о степени ее достоверности.

Ларт засмеялся.

– Да, – сказал он, – наша реклама дорого стоит, но зато находит правильных клиентов. «Пена Веков» – наш бизнес-партнер. Уверяю вас, что во всем остальном симуляция исторически точна. А реклама появляется в выделенном когнитивном окне – вы выпадаете из симуляции на то время, пока читаете буклет, но забываете про него сразу, когда отводите взгляд. В памяти информация остается, но на целостность опыта не влияет. Как вам Клеопатра, кстати?

Я остановил время, чтобы освежить легенду. С Клеопатрой я на самом деле не встречался, но полное описание симуляции у меня было.

– Честно?

– Конечно.

– Горбоносая и надменная рыжая баба. Не сказал бы, что особо красивая. С требованиями и причудами. Удивляюсь, отчего исторический Цезарь не прибил ее скамеечкой.

– Какой скамеечкой?

– У нее есть такая золотая скамеечка, куда она ставит ногу для поцелуя. С этого все начинается.

– А чего вы сами не прибили? – спросил Ларт с улыбкой.

– Я-то как раз прибил, – ответил я с достоинством. – Именно скамеечкой через парик – я говорил, что она еще и парик носит? Но только сделал по-умному.

– Это как?

– В самом конце, – сказал я. – Когда она стала требовать заплатить жизнью за проведенную с ней ночь. Условие такое и правда имелось. Вот только чья именно жизнь, оговорено не было, а по-гречески выходило двусмысленно. Умирать я не люблю даже в симуляции, и все интерпретирую к своей выгоде.

Я, разумеется, не посещал «Пену Веков» и не убивал никакую Клеопатру. Если я и западал когда-то на рыжих, то никак не на горбоносых, и уж по-любому не настолько, чтобы проламывать черепа скамейкой. Все это нагородила сеть.

– Прекрасно, – сказал Ларт, листая договор. – Просто прекрасно. Только так соглашения и следует понимать. Я вижу, вы взыскательный и опытный клиент. Именно для таких мы и работаем.

– Надеюсь, – буркнул я.

– У вас есть вопросы?

– Нет, – ответил я. – Можем подписывать.

Такая безоглядная решительность не была мне свойственна. Интересную маску личности изготовила корпорация. Клеопатра, скамеечка… Но так, наверно, и приходят на пятый таер.

– Не спешите, – сказал Ларт. – По закону я должен устно объяснить главные условия функционирования симуляции. Несомненно, вы их знаете, потому что в договоре они перечислены. Но таковы правила.

– Хорошо, – кивнул я. – Внимательно слушаю.

– Сейчас вы в курсе, что находитесь в симуляции. Вскоре после подписания договора вы про это забудете. И вспомните, кто вы, только полностью завершив маршрут.

– Вы имеете в виду, я вообще не приду в себя ни разу?

Ларт улыбнулся.

– Как я сказал, в симуляции разрешены так называемые когнитивные окна. Например, для рекламы – или по медицинским показаниям. В них может просыпаться ваша базовая личность. Возвращаясь в симуляцию, вы не будете об этом помнить. Но для вас сделано исключение, о котором вы просили.

Я чуть нахмурился, но не сказал ничего.

– Для того, – продолжал Ларт, – чтобы вы могли совершать личный ритуал через определенные промежутки времени, как того требует ваша вера, нами организовано специальное когнитивное пространство.

– Личный ритуал?

– Я имею в виду вашего духа-покровителя Ломаса. Поскольку вы будете чем-то вроде чернокнижника, мы постараемся органично вписать его в вашу жизнь. Ломас станет одной из сущностей, состоящих с вами в сношениях.

Да, подумал я, у руководства есть чувство юмора.

– Часовня этого духа будет у вас дома. Для ритуала зарезервировано особое когнитивное окно.

Я кивнул. Ясно, как Ломас собирается поддерживать связь. Хорошая идея, и изобрела ее, скорей всего, нейросеть. А вот духом-покровителем себя назначил сам адмирал. Мог бы и богом, но решил не обижать небесное начальство.

– На время поклонения Ломасу в выделенном когнитивном окне, – продолжал Ларт, – вы будете вспоминать, кто вы на самом деле. Симуляция прервется. Но вы все позабудете при возвращении – вам будет казаться, что дух погрузил вас в сон, которого вы не помните. Мы так прежде не делали, но на целостности опыта это не отразится. По сути, серьезных отличий от рекламы здесь нет.

– Другие будут видеть часовню Ломаса?

– Другие – это кто?

– Я хотел сказать… Подождите. Вокруг будут одни NPC?

Ларт сощурился и некоторое время меня изучал.

– Знаете, – сказал он наконец, – когда наши клиенты употребляют выражение «non-playing charachter»[1], я все время вспоминаю старую притчу. Буквально еще карбоновую. Сидит человек и размышляет: а вдруг я тоже NPC? Постепенно его охватывает ужас – и, чтобы успокоиться, он начинает рассуждать логически. Так, думает он, у меня те же самые мнения по поводу происходящего на планете, что у богатых поп-звезд. Я полностью разделяю моральные ценности, спущенные человечеству красноволосыми активистками и транснациональной финансовой элитой. Я слово в слово повторяю то, что мне впаривают легавые медиа, контролируемые олигархами и спецслужбами. Живые реальные люди ведут себя именно так. Значит, я настоящий…

Я догадался, что «легавые медиа» было вольным переложением английского «legacy media». Довольно точно, и возвращает к истокам идиомы.

– Point taken, – сказал я. – С философской точки зрения вы правы, Ларт. Но мне интересно – встретятся ли мне аватары других участников симуляции? Как это бывает, например, в ROMA-3?

– Теоретически такое возможно, – ответил Ларт. – Хотя клиентов у нас неизмеримо меньше. Все зависит от маршрута. Гарантировать я ничего не могу, но вероятность подобного крайне мала. Правильнее считать, что во время путешествия вы будете взаимодействовать с различными аспектами вашей собственной души.

– Души?

– Ну или личности. Не будем цепляться к словам.

– Замечательно, – сказал я. – Кроме часовни Ломаса, будут еще какие-нибудь когнитивные окна?

– Трудно сейчас сказать, – ответил Ларт. – Мы стараемся их по возможности избегать, чтобы не перегрузить мозг. Это может потребоваться, например, по медицинским причинам. Но лучше, чтобы подобного было меньше. Такие коммутации спрятаны от сознания, но могут привести к серьезным психическим напряжениям.

– Я про это слышал.

– С вашим личным ритуалом, господин Крамер, все обстоит с точностью до наоборот. Напряжение может возникнуть, если лишить вас привычного духовного опыта. Мы понимаем, насколько вы преданы духу Ломаса.

Интересно, что они понаписали в анкете.

– Я обязан ему всем, – ответил я. – В том числе и нашей с вами встречей. И своим пятым таером. Поэтому спасибо за бережное отношение к моим причудам.

Ларт улыбнулся.

– Я кое-что знаю о баночных брокерах и тайных ритуалах по манифестации денег. Подобное меня не удивляет.

Он поднял парчу, закрывавшую поднос.

– Теперь можно перейти к подписанию договора.

На подносе лежали скальпель, гусиное перо и ватный тампон. Рядом – архаическая баночка с йодом, по виду еще из тех времен, когда в аптеках продавали героин.

– Зачем это? – спросил я. – Хотите кого-то резать?

– Наши договоры по традиции скрепляются кровью даже в симуляции.

– Но кровь же не настоящая.

– Это как посмотреть, – сказал Ларт, берясь за скальпель. – Поднимите рукав, пожалуйста…

– Уй, – вскрикнул я, когда он кольнул меня своим инструментом.

– Больно? – спросил Ларт участливо. Боль в руке была неожиданно сильной.

– Да, – ответил я.

– Болит ведь взаправду?

– Вполне.

– Значит и кровь настоящая. Подписывайте…

Я взял перо, макнул его в красное пятнышко на своей коже и подписал последнюю страницу.

Ларт налил йода на ватку и приложил к моей руке.

– Держите так пять минут, – сказал он.

– Можно не волноваться.

– Понимаю вашу иронию, – ответил Ларт, – но скоро вы забудете, что вы в симуляции.

– Забуду? – спросил я. – Но я не думал, что все случится так внезапно. Я полагал, у меня есть некоторое время…

– Симуляция начинается немедленно после подписания договора, – ответил Ларт. – В нем это ясно сказано. Вы забыли?

Черт, надо всегда читать бумаги, которые подписываешь кровью. Даже когда начальство не советует.

– Да, конечно. Просто я интерпретировал слово «немедленно» чуть иначе.

– Не надо ничего интерпретировать, – сказал Ларт и встал из-за стола. – Пойдемте со мной. У нас остается немного времени, и я покажу нашу местную достопримечательность. Совершенно бесплатно. Вы такого нигде больше не увидите.

Я понял, что отказаться будет невежливо. И у меня оставались еще кое-какие вопросы.

– Далеко?

– Нет, – ответил Ларт. – Прямо под нами.

– А как мы туда попадем?

Ларт улыбнулся и сдвинул стол в сторону. Под ним был деревянный люк.

Я помнил, что ведущая под землю дверь часто означает переход с одного уровня симуляции на другой – или выход из нее. Это общепринятый среди проектировщиков символизм, своего рода азбука. Но здесь все выглядело солидно и натурально – ржавое кольцо, покрытый известью дуб. Такие люки в Тоскане всюду.

Под люком оказалась лестница, ведущая в подвал. Ларт взял со шкафа керосиновую лампу.

– Не отставайте, – сказал он. – Там темно.

Внизу, как я и ожидал, была кладовая. В одной из ее стен оказалась дверь, за которой начался длинный и узкий скальный проход. Через несколько шагов по нему я понял, что это античные катакомбы.

– Какая-то «Тысяча и одна ночь», – сказал я. – Похоже на пещеру сарацинского мага…

– Почему сарацинского? – спросил Ларт.

– Не знаю. Так подумалось.

– Это место куда древнее. Здесь был подземный некрополь. Каменные саркофаги, совсем маленькие. Стоят в нишах. Очень много черепков с этрусскими именами, написанными копотью. Видимо, какие-то погребальные обычаи…

Меня не удивило, что Ларт рассказывает о том же, о чем я недавно заказывал справку. Мой запрос, скорей всего, и был причиной. Я увидел ниши с саркофагами. Они действительно были крошечными – в таком мог уместиться только пепел.

Проход расширился и вывел нас в подземную пещеру. Ларт ушел вперед. Я остановился, боясь споткнуться – и в этот момент вспыхнул свет. Подземный грот осветила гирлянда ламп.

– Электричество провели археологи, – сказал Ларт. – Тут бывают экскурсии. У нас просто персональный вход.

Грот оказался не вполне естественным. Его своды переходили в рукотворные каменные арки, очень старые. А в центре чернел огромный идеально круглый колодец с покатыми краями. Он казался сделанным из серозеленого бетона и был таким широким, что я видел отражение электрического света в воде далеко внизу.

Шахта под античным городом. Может быть, сюда бросали приносимых в жертву еще тогда, когда никакого города наверху не было…

– Вы слышали про так называемые колодцы Запада? – спросил Ларт. – Иногда их называют колодцами Вечности.

– Нет, – ответил я.

– Эзотерическая мифологема. Запад означает тайну, подсознание, секретный маршрут, смерть и так далее. Колодец – источник мудрости и знания. Вы видите сейчас своими глазами, откуда взялся этот миф.

Я подошел к краю шахты.

– А что за осел на стене? Почему он красный? Это рисунок?

– Мозаика. Потому и сохранилась. Краска здесь не выживет. Символизм понятен, да? Красный цвет означает страсть и жизненность, а осел, наоборот, символ терпения и трудолюбия. Такой вот противоречивый образ.

– Почему вокруг серое пятно?

– Это от пальцев. Или ладоней.

– Чьих?

– С давних пор считается, что прикоснуться к ослу означает заручиться поддержкой сверхъестественных сил. В путешествии вроде вашего это пригодится. Хотите его потрогать?

Я оглядел шахту.

– Боюсь поскользнуться.

– Ничего, – сказал Ларт. – Идите сюда…

Я подошел к краю колодца. Чтобы коснуться осла, надо было встать на каменный карниз. Следовало за что-то держаться.

– Давайте, – сказал Ларт. – Первые несколько шагов вполне безопасно, а потом я вас подстрахую.

Это казалось рискованным, но вся стена вокруг мозаики была в отпечатках ладоней, и я решил попробовать. Ларт протянул мне руку, когда я встал на карниз. Я шагнул раз, второй, коснулся осла – и тут же свет в гроте погас.

Видимо, от испуга Ларт отдернул руку, но в моем кулаке осталось что-то твердое, словно его пальцы оторвались от кисти. Я покачнулся, но удержался на ногах. Мне стало страшно. Я не знал, куда поставить ногу для следующего шага.

К счастью, в этот момент свет несколько раз мигнул – и загорелся вновь.

Ларт куда-то исчез.

В моей руке был глиняный черепок размером примерно в ладонь. Я поднес его к лицу и увидел выведенное тонкой копотью слово:

Я бросил черепок в колодец. До всплеска воды прошло тошнотворно много времени. Потом свет замигал опять. Я подумал, что окажусь в темноте, и заспешил по карнизу назад. Первый шажок получился. Второй тоже. Я успокоился – и в этот самый момент поскользнулся.

Схватиться было не за что.

В это время я еще осознавал происходящее как симуляцию. Но страшно мне стало все равно.

Как только мои ноги оторвались от карниза, я вспомнил баночную конспирологию о том, что падение в пропасть предшествует превращению в Прекрасного Гольденштерна. Ходили слухи, что из гуманизма корпорация подключает исчерпавших свое время баночников к одинаковой пост-сервисной галлюцинации, стараясь дать им какое-то подобие загробной жизни. Делается это без корпоративных гарантий и амортизации оборудования: сколько железо пробулькает, столько мозг и будет жить. И только после окончательного отказа системы жизнеобеспечения мозг уничтожают. Возможно, раньше я знал об этом чуть больше, только все стерли.

Но у меня второй таер, успел подумать я. Мне это не грозит еще лет двести. Значит…

Дальше был удар о воду и чернота.

Сидевший в таверне человек выглядел странно.

Он был одет в дорогое, но рваное платье – видимо, побывал в переделке. Его лицо украшали усы и холеная бородка с наросшей вокруг щетиной. Он казался привлекательным и неприятным одновременно – я видел на его красивом лице явную печать греха. На плечах незнакомца висел красный плащ, забрызганный дорожной грязью. Фехтовальщики любят такие, потому что на них не видна кровь – своя и чужая.

– Это известный чернокнижник, – шептались у входа. – Он бежит из Рима, где поругался с двумя кардиналами. Обещал, что уйдет отсюда, если его накормят. Иначе накличет на нас порчу…

– Нужно его убить, – говорили одни.

– У него длинная рапира, – отвечали другие. – Наверняка на ней яд. Он уколет тебя один раз, и ты умрешь. Лучше его не злить.

– Если помочь беглому чернокнижнику бесплатно, нас могут наказать. Мы станем сообщниками. Он должен заплатить за еду – тогда в этом не будет преступления.

– У него нет денег.

– У него с собой лютня, пусть сыграет и споет. Накормим его за это, и пусть идет своей дорогой. Скажем, что наградили бродячего артиста за выступление. За такое не карают…

Меня – наверно, за малый рост и испуганный вид (в то время мне исполнилось двенадцать лет и жизнь моя была полна страха и боли) – выбрали сообщить странствующему чернокнижнику вердикт общества.

Незнакомец насмешливо посмотрел на меня и согласился – кажется, моя просьба его развеселила. Он подождал, пока народ заполнит таверну, поднял свою лютню, поклонился и начал перебирать струны.

Подобной песни я не слышал никогда. Она не походила ни на фротоллу, ни на канцонетту – скорее напоминала необычный рваный мадригал. Мелодия зачаровала меня с первых звуков, но в самую душу поразили слова, хоть всей их глубины я тогда не понял.

Песня была про лестницу в небо. Про запретное восхождение к Абсолюту, которое на свой страх и риск предпринимает отважная и отчаянная душа.

Я знал, конечно, что думают про чернокнижников попы. Но я никогда прежде не слышал, что говорят про свою науку сами чернокнижники. Это не был рассказ в обычном смысле – просто песня. Но я понял из нее больше, чем узнал бы из ста книг.

Суть тайной науки заключалась в том, чтобы всеми правдами и неправдами взбираться по уходящей к небу лестнице запретного пути. Какая гордость и одиночество… Какая красота и сила… Какое лекарство от уязвимости и страха… А открывающийся вид…

Я понял, что больше всего в жизни хочу взойти по этой лестнице сам. Чернокнижником и алхимиком я стал в тот самый день, а не тогда, когда у меня появился учитель. Или можно сказать, что этот незнакомец оказался моим первым наставником.

Еще я понял: Адам с Евой тоже были чернокнижниками, хоть и не умели читать. Но я, конечно, не стал делиться этой догадкой с воспитывавшим меня монахом.

Мы накормили незнакомца, и он ушел. А через пару лет я узнал, кто нас посетил. Это был знаменитый римский алхимик по имени Филиппо Неро, умевший делать золото. К тому времени он уже примирился со своими врагами и вернулся в Рим. Оказавшись в этом городе, я нашел его дом – настоящее палаццо с охраной.

Я заговорил с одним из стражников (он был из наших мест) и признался, что надеюсь стать учеником Филиппо. Стражник засмеялся и посоветовал мне бежать немедленно, если я хочу сохранить жизнь.

– Ты не знаешь, что колдуны делают с мальчишками вроде тебя, – сказал он. – А я знаю. Катись отсюда, малыш, пока можешь.

Я понял, что он говорит правду, и ушел.

Прошло много лет, и наставник-сарацин обучил меня многому, в том числе такому, что Филиппо Неро вряд ли умел. Но его песня до сих пор звучала в моем сердце. Я часто видел во сне Филиппо в рваном красном плаще, слышал его песню, и всякий раз она утешала мой дух.

Но сейчас я не просто спал.

Я потерял сознание, чудом избежав гибели – и поющий чернокнижник из моего детства привиделся мне, когда я возвращался к жизни…

Меня уже вносили в дом. Мой дом.

Я не знал тех, кто меня нес – но по грубой речи и запаху можно было догадаться, что это случайные прохожие. Скорей всего, ремесленники. Говорили они с Мойрой, моей служанкой. Кто она, я помнил.

На самом деле ее звали Марией, но я переименовал ее в богиню судьбы, чтобы не трепать ежедневно своим грешным ртом святое имя Мадонны. Простое именование уже есть призыв, это знает любой чернокнижник. Позвать языческую богиню я готов, а с Мадонной сложнее. Ей может не понравиться увиденное, если она заглянет в гости…

– Карло скрылся, – сказала Мойра. – На мосту болтали, что у него нет денег и он не сможет расплатиться за пари.

Я закашлялся, и попавшая в трахею речная вода заполнила мой рот. Я собирался уже выплюнуть ее – но вовремя вспомнил, что делать этого ни в коем случае нельзя.

Постепенно память возвращалась.

Я упал с моста. С античного Понте Пьетра – низвергся, можно сказать, из Древнего Рима в Аид. Адидже, бурная и быстрая в это время года, понесла меня вниз. Мне сильно повезло, что вода была высокой и я не разбился о камни.

Ниже по течению меня подобрала лодка. Как мое тело вынимали из воды, я даже не помнил. Зато я вовремя вспомнил кое-что еще и поэтому держал рот закрытым.

Вода во рту была моим самым драгоценным сокровищем. Мойра задавала мне тревожные вопросы, но в ответ я только мычал и кивал. Служанка, впрочем, знала, что хозяин у нее со странностями – и не слишком удивлялась.

Дав несколько медяков притащившим меня людям, она закрыла входную дверь на щеколду.

Я был уже в порядке и мог перемещаться сам. Мой нос зудел, и больше всего на свете я боялся чихнуть, потому что тогда мое рискованное приключение потеряло бы смысл.

Поднявшись по лестнице, я открыл дверь в лабораторию и кинулся к столу. Там, под высоким и узким окном во двор, стояла колба на треноге. Я успел перелить в нее воду изо рта – и только потом чихнул, забрызгав ее остатками раскрытый на пюпитре том.

Кодекс «A Sinistra».

Гримуар, обучающий божественной силе, поднимающий в высшие сферы бытия и позволяющий исполнить любое желание. Делающий тебя практически богом.

Да, он действительно существовал. Мало того, он стоял сейчас на моем столе. Вожделенная книга досталась мне настолько легко, что я не сомневался – меня выбрал сам гримуар.

Это стало возможным, поскольку я купил дом Лоренцо делла Лýна со всем его имуществом после того, как легендарный алхимик исчез и был объявлен мертвым (шептались, что черти взяли его живым в ад).

Еще про Лоренцо говорили, будто он обучался алхимии вместе с тем самым Филиппо Неро, но золота делать не научился. Зато он обладал другими умениями, в которых с ним не мог сравниться никто.

Наследство Лоренцо было обременено долгами. Их оплата легла на плечи его единственной наследницы, служанки Марии.

Лоренцо, видимо, хотел облагодетельствовать последнего близкого человека, но так придавил ее своими обязательствами, что создал ей только проблемы. Когда я купил дом, все ушло на долги – и Мария досталась мне в прежнем качестве служанки.

Она могла, конечно, уйти – но слишком привыкла жить в этом мрачном здании и согласилась выполнять всю работу за прежнюю плату и стол. Найти другую прислугу для дома было бы сложно. В Вероне нечистой силы боятся всерьез.

Простукивая стены, пол и мебель, я обнаружил в студии Лоренцо несколько тайников. Гримуар был скрыт в пустом отсеке рабочего стола – прямо под латинской инкрустацией «Laurentius Lunensis».

Слухи оказались верными. Кодекс «A Si- nistra» содержал инструкцию по составлению Обратного Имени – величайшего и секретнейшего из талисманов черной алхимии. Считалось, что это имя позволяет призвать (или создать, тут полной ясности не было) некую сущность, которую гримуары назвали «Executor».

Владелец гримуара мог попросить ее о чем угодно, без всяких ограничений. Но что это за исполнитель (или, может быть, палач), я не знал. Возможно, имелся в виду не внешний дух или демон, а сам обладающий гримуаром алхимик на высших ступенях практики.

Про Лоренцо ходили слухи, будто он добился успеха в подобных опытах и составил окончательный талисман. Но что-то пошло не так, и квадрига чертей унесла его из нашего мира. Вероятно, болтунов вдохновила сохранившаяся на одной римской вилле мозаика с впряженными в колесницу сатирами.

Не знаю, как насчет квадриги чертей, но Лоренцо, похоже, действительно покинул мир. Иначе он взял бы кодекс с собой. Гримуар просто не позволил бы Лоренцо скрыться, останься тот среди людей. И маг, и гримуар, взаимно обладающие друг другом, дорожат своей связью.

Первое, что я попытался сделать, заполучив кодекс – это спрятать его в новом месте. Но когда я пришел в дом, снятый на другой стороне Адидже, книги в моей холщовой суме уже не было. Вместо нее там лежал… плоский и длинный римский кирпич.

Я чуть не сошел с ума, решив, что книгу подменили карманники на мосту. Но надрезов на сумке не было. Она осталась застегнутой. У меня забрезжила догадка – и я побежал назад в дом Лоренцо.

Гримуар лежал на столе в студии. Над тем самым тайником, где я его обнаружил.

Я понял, что книга не желает покидать дом и мне придется возвращаться сюда, пока я связан с гримуаром. Конечно, это было обременительно, но радость оттого, что кодекс нашелся, перевесила недовольство. Заодно гримуар показал свою силу – и наполнил меня благоговением.

Немногие из алхимической братии понимают, что такое гримуар на самом деле. Я имею в виду, конечно, настоящий гримуар, а не любую старую книгу про колдовство с чертежами, астрологическими диаграммами, козлиными головами в звездах и именами несуществующих духов.

Таких подделок вокруг полно – всякие «Черные Курицы», «Красные Драконы» и так далее. Найти их можно в каждой книжной лавке. Фальшивый гримуар продадут вам из-под полы с самым таинственным видом, но пользы из него не извлечь – разве что можно немного заработать, написав на продавца донос в инквизицию.

Подлинный гримуар – это вообще не книга. Если сказать правду, гримуар есть существо из иного мира, прикидывающееся книгой.

Члены нашей корпорации, постигшие эту тайну, знают, что гримуар способен менять линии судьбы. Эта странная сущность имеет такой же свободный доступ к миру, где они прочерчены, как трубочист к печной трубе.

Гримуар может принимать разные формы. Самая распространенная среди них – манускрипт. В этом образе великий смысл. Гримуар ведет со своим обладателем долгий неторопливый диалог. Он не просто прикидывается книгой – это и есть книга в высшем смысле: мудрое послание, дающее знания и свободу.

От кого послание, гадать я не хочу. Мнение церковных властей на этот счет известно, но я его не разделяю.

Некоторые алхимики считают, что истинное обличье гримуара невыносимо для человека, и книгой он притворяется, чтобы сделать общение возможным. Другие полагают, что гримуар полностью бестелесен и относится к миру духов. Маг общается с ним один на один, свидетелей нет, и погружение в гримуар подобно сну в том смысле, что все приключения, происходящие с адептом – это сновидения.

Довольно страшно, если вдуматься. Маг в потайной комнате сжимает в руках воображаемый гримуар, превращаясь в затянутую паутиной мумию. Идут дни и века, ему кажется, что он обретает высочайшее могущество – а на деле это просто каталепсия и сон на грани смерти…

Но разве не то же самое говорят про всю нашу жизнь?

У меня определенного мнения здесь нет. Я вообще не люблю философствовать и стараюсь держаться во всем зримого и несомненного опыта. Это тоже своего рода философия.

Внешне кодекс «A Sinistra» оказался тяжелой книгой в черном от времени переплете. Таких полно в любом монастыре. Но стоило мне открыть его, и я понял разницу.

На первой странице было начертано следующее:

Ты часть потока непостижимой воли, создающей не боиземлю. Магия и алхимия учат управлять им. Происходит это лишь по воле Божества, так что не бойся человеческих мнений.

Талисман Обратного Алефа не похож на другие. Он не использует каббалистические и астрологические знаки, ритуалы, диаграммы и субстанции. Талисман Обратного Алефа возникает в ином мире – а действует в этом, создавая Исполнителя.

Если увидишь изображение или начертание Обратного Алефа, помни, что это не сам Алеф, а лишь указание на его возможность.

Материалом, из которого будет создан Исполнитель, станет твоя жизнь. Кодекс укажет, что ты должен для этого совершить. Его задания могут показаться странными.

Не пытайся проникнуть в смысл алефов.

Не спеши листать страницы. Так ты потеряешь связь с книгой.

В истинном гримуаре есть только одна страница – та, на которую ты смотришь сейчас.

Завтра в полдень ты можешь ее перевернуть.

Смысл, видимо, был в том, что постоянного содержания у гримуара нет. Оно менялось в зависимости от действий адепта. Это напоминало живой разговор, где ответы собеседника зависят от того, что скажешь или сделаешь ты. Листать кодекс просто так не стоило.

На следующий день, выпив для храбрости вина, я перевернул страницу.

Не пей вина перед тем как обратиться к этой книге. Постись три дня и размышляй о высоком. Потом переверни страницу – и получишь первую задачу.

Меня передернуло, когда я прочел о запрете пить вино. Это не могло быть совпадением. Гримуар видел меня.

Три дня я ел только сухой хлеб и пил воду с уксусом. Затем, после долгой благочестивой медитации, вошел в лабораторию, сел перед гримуаром и перевернул страницу.

На ней была крупно нарисованная заглавная А с похожей на волну тильдой сверху.

Под буквой (я догадался, что это один из «алефов», о которых говорил гримуар), была инструкция.

Вода изо рта живого утопленника научит молчанию, если этот утопленник ты сам. Добудь ее и принеси. Затем переверни страницу.

Гримуары изъясняются иносказаниями. Лучший способ решить подобную загадку – это выполнить задание буквально.

Я долго думал, как утонуть, оставшись в живых.

Случай подвернулся неожиданно. Мой собутыльник Карло на одной из пирушек, где мы состязались в винопитии (гримуар не запретил мне возлияний, а лишь велел не делать этого перед нашим общением), стал похваляться, что он живой утопленник.

Я попросил объяснения. Оказалось, однажды он потерял сознание от удара по голове и упал в Адидже – но не утонул, а пришел в себя под водой и благополучно выплыл на берег. В доказательство он показывал шрам возле линии волос.

Я сказал, что в этом нет ничего особенного. Карло разъярился и спросил, готов ли я в таком случае повторить его опыт.

Мне пришло в голову, что утопленник – это бессознательное тело под водой. Их часто приводят в себя, вытащив на берег. Поэтому живой утопленник – не такая уж редкость. Мысль эта была неожиданной, и я узнал в ней шепот гримуара. Легкий спазм под ложечкой показался мне доказательством.

Я ответил, что могу сделать подобное на пари – если меня, конечно, выловит лодка ниже по течению.

– Впрочем, – добавил я, – все зависит от того, как меня собираются лишить сознания. К ударам по голове я не готов, даже если дубину обернут паклей. Слишком ценю свой череп. И снотворное пить я не буду. Придумаешь способ, сообщи.

Карло сказал, что его лекарь может лишить человека сознания на несколько мгновений, пережав ему жилу на шее. Затем разговор свернул на другое, и я забыл об этом споре.

Через три дня Карло навестил меня в обществе пожилого мавра, одетого во все фиолетовое. Это и был его лекарь.

– Покажи ему, Абу, – велел Карло. – Покажи на мне.

Лекарь меланхолично взял его двумя пальцами за шею, несильно сжал ее и принялся считать. Прошла пара секунд, и Карло повалился на землю – будто в обморок.

Я хотел уже прийти ему на помощь, но лекарь остановил меня жестом. Вскоре ноги Карло задвигались. Он раскрыл глаза, улыбнулся и как ни в чем не бывало встал.

– До сих пор трясучка в пальцах, – сообщил он. – А если извергнуть семя в ту самую минуту, когда теряешь сознание, наслаждение это превосходит все прочие радости любви.

Я с интересом посмотрел на Абу, потом на Карло – но не сказал ничего. Карло, однако, поймал мой взгляд и смутился.

– Сдержишь ли ты слово? – спросил он. – Ты предлагал пари. Ставлю сто дукатов.

– А я должен поставить свою жизнь? – засмеялся я. – Что-то дешево ты меня ценишь, друг. Пусть будет хотя бы тысяча.

– Все знают, что ты алхимик и делаешь золото из свинца, – сказал Карло. – А я добрый христианин. Таких возможностей у меня нет. Снизь ставку.

Мы сговорились на ста пятидесяти. Даже это было немалой суммой для Карло – у него и так имелись карточные долги.

Условия были следующими: мы встанем на ограждение Понте Пьетра, лекарь лишит меня сознания, и я упаду в воду. В сотне шагов ниже на реке будет лодка. Если я выберусь из воды живым, Карло отдаст мне сто пятьдесят дукатов. Если нет, он заберет сто пятьдесят моих, оставленных у секунданта. Им стал один из общих знакомых, нотариус.

Я испытывал страх, но решил довериться судьбе, ибо не сомневался, что этот ее поворот устроен гримуаром.

Мы встретились в условленный час. У пари было много свидетелей, слухи разошлись по городу, и на мосту собралась толпа зевак. Интерес их подогревало то, что недавно в Адидже утонули сразу несколько человек, которых никто специально не лишал сознания – течение в это время года было бурным.

Я залез на ограждение, лекарь встал рядом (его держали за ногу, поскольку он боялся высоты), и влажные пальцы мавра легли на мою шею.

Следующее, что я помнил – это минуту, когда меня вносили в дом. Карло, видимо, не ожидал, что я останусь в живых, но удача оказалась на моей стороне.

– На мосту шептались, что тебе помог дьявол, – сказала Мойра.

– Не бойся человеческих мнений, – повторил я слова гримуара, и служанка улыбнулась.

Она, видимо, уже слышала подобное от прежнего хозяина.

Три дня я ел только вареные овощи.

На четвертое утро я собирался перевернуть страницу – но пришел ученик Григорио, тайно обучавшийся у меня алхимии.

Мы приближались к последнему этапу трансмутации, но опыт был сильно растянут во времени. Тинктуру готовили в особой комнате второго этажа с вытяжкой и камином. Когда Григорио уходил, я всякий раз запирал при нем дверь. Входили туда мы вместе.

Между его визитами проходили целые недели, которые Григорио должен был проводить в молитвах и духовных упражнениях. Смысл в этом благочестии отсутствовал, но я старался не давать инквизиции никаких поводов. Трансмутационная алхимия существует, но является чисто духовной, говорил всем Григорио, она очищает душу через покаяние. О секретной стороне науки он помалкивал.

Сегодня Григорио был расстроен.

– Мастер Марко, – сказал он, когда мы обсудили городские новости, – вы правда называли меня «порчелино»?

В голосе его звучала неподдельная обида.

Бедняга был очень толст. Некоторые даже опасались, что одно общение с такой горой сала может нарушить пост. А Григорио становился все жирнее и жирнее. Это был телесный недуг – никакое обжорство не привело бы к такому результату. Слова мои, конечно, могли показаться злыми. Но я совершенно точно не хотел его обидеть.

Я решил ничего не отрицать.

– Григорио… Я действительно употребил несколько раз слово «свинка», но с любовью. Это касается не тебя лично. Многие алхимики называют своих учеников «порчелино», клянусь спасением души. Это не зависит от телесной полноты.

Я сказал правду.

– Почему тогда «свинка»? – спросил Григорио.

– Упрямого ученика так же трудно направить к истине, как загнать хворостиной свинью в царство небесное.

Это тоже было правдой. Григорио поглядел на меня недоверчиво, но, кажется, поверил. После опыта мы договорились, что он придет ночью в следующее полнолуние и мы завершим возгонку.

Как только Григорио ушел, я перевернул страницу.

Ты рискнул жизнью по указанию книги. За веру и смелость гримуар дарит тебе первое могущество. Это сила внушения. Тот, кого ты изберешь, увидит тебя так, как ты захочешь. Практикуйся. Когда сможешь три раза обмануть тех, кто с душой, и три раза тех, кто без души, переверни страницу.

В этот раз я не понял ничего.

Кто здесь с душой? Кто без души? Следовало с кем-то посоветоваться – но открывать свою тайну схоластам я не мог. Тогда я вспомнил, что давно не вступал в общение со своим духом-покровителем.

Церковь называет подобные контакты сношением с сатаной. Глупцы – да зачем сатане общаться с людьми? Ему и Бог-то не особо интересен, от этого все проблемы. «Восстал» на самом деле означает «отстал и занялся своими делами». Заинтересовать собой могучего духа человеку почти невозможно. Гримуары здесь исключение.

У меня, однако, дух-покровитель был. Его звали Ломас.

Много лет назад меня представил ему старый сарацин – мой главный наставник, помешанный маг, которого я спас от убийц, а потом от инквизиции.

Это от него я узнал про Лоренцо делла Лýна. Сарацин был знаком с ним лично – и Лоренцо рассказал ему про ночное светило много интересного. Любого сожгли бы на площади, повтори он подобные слова перед инквизиторами.

Но сарацин не просто пересказывал мне еретические сказки.

Он привел меня к духу-покровителю, и эта связь оказалась реальной. С тех пор в любом месте, куда меня заносила судьба, я устраивал нечто вроде молельни для общения со своим духом.

Тот же сарацин научил меня всему, что я знал о трансмутационной алхимии. В конце концов я отправил его на тот свет, но совесть моя была чиста.

Часовню Ломаса я сделал из кладовки, где Лоренцо хранил астрономические инструменты (он был вдобавок звездочетом). Я переместил их в нижнюю кладовую, велел недовольной Мойре отмыть комнату и поставил под похожим на бойницу окном круглый венецианский столик. На него я поместил подаренный сарацином Simulacro Invocante – образ, посредством которого вызывался дух.

Это был маленький золотой череп с гребнем из красной щетины – примерно такой формы, как над античным шлемом. Жуткая и красивая вещица, но не слишком похожая на инструмент чернокнижника: скорее, драгоценная игрушка из римских руин. В наше время это важное обстоятельство – лучше не хранить улик для будущего трибунала.

Подарив мне золотой череп, сарацин обучил вызывать связанного с ним духа. Думаю, он не собирался отдавать мне Ломаса – целью было просто показать меня духу. Но я, видимо, понравился тому больше прежнего владельца, и сарацину пришлось умереть.

Такое бывает.

Кровавых жертв Ломасу я не приносил. Довольно было ладанного воскурения и нескольких капель граппы, проливаемых перед алтарем.

Перед тем, как вызвать духа, я запирал дверь часовни изнутри. Самого общения с ним я никогда не помнил (сарацин говорил, что Ломас восхищает адепта в мир, слишком непохожий на наш). Но если я приходил к духу с вопросом, то обычно знал ответ, когда приходил в себя.

Именно так я и обрел кодекс. Возможно, между гримуаром и Ломасом была тайная связь. Спросить Ломаса о том, как поступить дальше, казалось разумным.

Войдя в часовню, я запер за собой дверь и воскурил ладан. Затем преклонил колено, встал на мягкий шелковый мат, успокоил сердце – и плеснул граппой на каменный пол перед золотым черепом.

– Здравствуйте, Маркус, – сказал Ломас.

Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы прийти в себя и понять, что происходит. Первые несколько секунд я еще думал, будто я средневековый алхимик по имени Марко, вызвавший духа и восхищенный им во тьму.

Тьма впечатляла: огромный пустой зал, в окне Сатурн, на стене – некто в хламиде со светом вместо лица… Вот, значит, что происходит во время наших таинственных встреч.

Пока это переживание оставалось средневековым, оно было невероятно, сказочно волнующим. Но потом я вспомнил, кто я и почему оказался в этом кабинете. И сказка сразу кончилась. Стало даже скучно.

– Здравствуйте, адмирал. Восхищает ваше чувство юмора. Так обустроить служебную коммуникацию.

Ломас засмеялся.

– Вот только неправильно, что мне приходится делать возлияния граппой, – продолжал я. – Коньяк был бы уместней.

– Его трудно достать в средневековой Вероне, – сказал Ломас. – Я, кстати, не до конца уверен, что в те времена уже была граппа. Во всяком случае, такая, как в наши дни. Вы льстите себе, считая меня автором этих завитушек. Скрипт составлен нейросетью.

– Но под вашим мудрым руководством. Весьма остроумно.

– Дело не в остроумии. Имя «Ломас» производит в вас сильный резонанс, поскольку я ваш начальник. Как ни блокируй память, эхо остается. Сеть решила использовать эту психическую энергию. Демон, которому вы молитесь…

– Дух, – поправил я. – И не молюсь, а… Сотрудничаю.

– Хорошо, дух. Он является для вас непререкаемым авторитетом. Вызывает в вас почтение. Разве нет?

Я кивнул.

– Это и есть психическая энергия нашего знакомства. Выстроить такой контур на ровном месте сложно. Элегантное решение. Ну и смешное, конечно.

– Да, – согласился я. – Но мой провожатый, Ларт, говорил, что у внешнего мира не будет со мной связи. Как вы меня вызвали?

– Никак, – ответил Ломас. – Я этого не делал.

– Неужели?

– Мы общаемся по вашей инициативе, Маркус. Именно поэтому вашей веронской идентичности – то есть чернокнижнику Марко – и нужна сильная привязанность к духу. Ее хватило.

– Вы никак на это не влияете?

– Нет. Что вы испытали, когда решили выйти на связь?

– Желание посоветоваться.

– Значит, все идет по плану.

– А откуда сеть взяла идею такого духа? Она же не сама это выдумала?

– Я примерно догадываюсь, – сказал Ломас. – Был такой гримуар – книга Абрамелина. Примерно та же эпоха. Там описывался ритуал, благодаря которому можно обрести священного духа-покровителя. Этот покровитель затем улаживал проблемы, возникавшие у алхимика с разного рода демонами. Нейросеть ничего не повторяет буквально, но опирается на элементы оккультного предания.

– Понятно, – ответил я.

– Теперь докладывайте.

У Ломаса была возможность наблюдать за моими похождениями в симуляции – но его интересовала субъективная сторона опыта. Я пересказал ему свои переживания в Вероне.

– Интересно, – сказал Ломас, дослушав мой отчет. – Песня из детства, которая вдохновила вас встать на левый путь – это известный карбоновый шлягер «Stairway to Heaven». Вы услышали акустическое исполнение под лютню, причем на английском – но в вашей памяти остались слова итальянского переложения, не вполне совпадающие с оригиналом. Сеть великолепно прячет подобные нестыковки.

– Я в курсе, – ответил я.

– Все остальное в пределах ожидаемого. Необычной кажется только презентация гримуара в качестве неорганического существа.

– Кого?

– Неорганического существа. Обитателя смежного мира. Это тоже часть магического фольклора, но гораздо более позднего, чем средневековый. Относится к карбону, если я не ошибаюсь.

Я знал, что Ломас вызвал справку HEV – ошибался он вряд ли.

– Значит, – сказал я, – нейросеть компилирует не только средневековый материал, но и более поздний.

– Естественно. Это экзотично, но ожидаемо. У вас не научная экскурсия в Средние века, а личный магический трип. Вероятны и другие отклонения от исторической нормы. Но симуляция их маскирует.

Я кивнул.

– Возможно даже, – сказал Ломас, – что неорганическая интерпретация гримуара – это не просто творчество сети, а восстановление объективной истины. Нейросеть на такое способна. Помните «бороду Сфинкса»?

Ломас имел в виду особый и не до конца понятный информационный эффект, позволявший гипермощным нейросетям восстанавливать фрагменты культурного или исторического пазла – например, точную форму бороды египетского Сфинкса, неизвестную археологам.

– Вы думаете, гримуары действительно были неорганическими существами?

– Я так не думаю, – ответил Ломас. – Я вообще плохо понимаю, о чем идет речь. Но я допускаю подобную возможность, раз на нее указывает нейросеть.

– Значит ли это, что в какой-то момент неорганическое существо перестанет прикидываться книгой и покажется мне в своем настоящем облике? Я имею в виду, в симуляции?

– Не могу сказать, – улыбнулся Ломас. – Не торопите события. Поживем – увидим.

– Я вспомню эту беседу в Вероне?

– Нет, – ответил Ломас. – Но вы будете в общих чертах помнить, что посоветовал дух.

– А что он мне советует, адмирал?

– Доверьтесь гримуару. Делайте как велено, и поглядим, куда это приведет.

– Но он велит мне практиковаться в умении, которого у меня еще нет.

– Может быть, оно у вас уже появилось.

– А, – сказал я. – Вы хотите сказать…

– Пробуйте невозможное.

– Как мне отличить тех, у кого есть душа, от тех, у кого ее нет?

– Сеть подделывает средневековую реальность весьма близко к оригиналу. Узнайте, что по этому поводу думает ваш просвещенный век – и поймете, как быть.

– Вы полагаете, здесь не иносказание, а…

– Именно.

– Дух-покровитель сегодня на высоте. Ломас ухмыльнулся.

– Собирайте информацию, – сказал он. – Полагаю, через некоторое время вам снова захочется меня увидеть.

– Когда я возвращаюсь в симуляцию? – спросил я.

– Прямо сейчас.

Я лежал на шелковом мате. По моим членам проходила дрожь, как после сладостного сна. Я не помнил, о чем говорил с духом – но радость, наполнявшая мое сердце, доказывала, что общение с ним было полезным.

Сомнений не осталось – следовало довериться гримуару и выполнять его приказы.

Я перечитал последнюю открытую страницу кодекса.

Тот, кого ты изберешь, увидит тебя так, как ты захочешь. Практикуйся. Когда сможешь три раза обмануть тех, кто с душой, и три раза тех, кто без души, переверни страницу.

Что значит – увидит так, как захочешь?

Допустим, я остался с кем-то наедине. Он уже знает – перед ним Марко-чернокнижник. Так меня называли в Вероне скорее в шутку: благородное общество благоволило ко мне из-за моего распутства и пьянства. Серьезные чернокнижники по устоявшемуся мнению ведут себя иначе.

Значит, если я захочу, чтобы мой собеседник увидел на моем месте кого-то другого, достаточно просто пожелать? И он забудет, что миг назад рядом был Марко?

Или надо притвориться с самого начала? Другим человеком? Или чем угодно?

Главная неясность, конечно, заключалась в делении на тех, кто с душой, и тех, кто без. Я решил сперва, что нужно обмануть трех, продавших душу дьяволу, и трех, кто такого еще не сделал – но понял, что это было бы слишком изощренным заданием.

Может, речь шла о животных?

Но точно ли у животных нет души? Об этом спорят с античности, и к точному выводу, кажется, не пришли. Есть только разнобой мнений.

По счастью, в доме Лоренцо была хорошая библиотека, и я потратил пару вечеров на выяснение вопроса.

Платон с Аристотелем делили души на несколько рангов и наделяли зверей только низшим. Стоики были чуть добрее – они считали, что Вселенский Логос входит и в животных, просто не очень глубоко (в такой постановке вопроса виден, конечно, вольный прищур античности).

Святой Августин, переделавший Аристотеля под нужды католичества, признавал животных способными к эмоциям и чувствам, но отказывал им в вечности.

Церковь сегодня думает примерно так же.

Но неужели человеческая способность складывать буквы в слова до того важна, что делает душу бессмертной? Кому нужна, например, душа банкира-менялы? Ею и чистоплотный черт побрезгует.

Я решил подойти к вопросу проще.

Что есть душа? Это человеческое слово.

Слова есть только у людей. У животных их нет, значит, проблема эта вообще не имеет к ним касательства. Тогда все просто. У животных нет души, у человека есть слово «душа», и возникает много умственных вибраций на этот счет.

Интересно, есть ли душа у Бога? Кажется, ни один теолог не задавался этим вопросом – а зря. Но не стоит рассуждать об этом на пьяной пирушке, а то скажут – чернокнижник, да еще и богохульник…

В любом случае, начать стоило с людей.

Мойра не годилась – не колдуй, где живешь. Я долго думал, где можно безнаказанно провернуть такой опыт, и решил, что лучше всего подойдет исповедь.

Выбрав далекую от дома церковь, я отправился туда утром в будний день. Как я и надеялся, внутри было пусто. Я зашел в кабинку, опустил грязный экран, отделявший мой табурет от места исповедника, и дернул за красную ленту. Вдали прозвенел колокольчик – и через минуту я услышал шаги.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – сказал священник, устроившись за экраном. – Не бойся, дитя мое. Господь любит тебя и готов простить. Как твое имя и сколько прошло со дня твоей последней исповеди?

…тот, кого ты изберешь, увидит тебя так, как захочешь…

Я решился – и вообразил, что я юная девушка-кухарка из меняльной лавки в соседнем доме. Я хорошо помнил ее лик и голос. Она была дальней родственницей хозяина, родом откуда-то из-под Неаполя.

– Меня зовут Лизия, – сказал я. – Мне семнадцать лет, и я живу недалеко от Понте Пьетра. Последний раз я исповедовалась две недели… Нет, месяц назад.

Некоторое время священник молчал. Мой грубый сиплый голос, конечно, невозможно было спутать с девичьим щебетом. Я уже собирался дать деру – но тут услышал голос исповедника:

– Нехорошо, дочь моя, избегать таинств так долго. В чем ты хочешь покаяться?

От нервов во мне пробудилось воображение – и я рассказал довольно складную историю о том, как меняла, пользуясь долгами моих родителей, убедил их сдать ему в аренду мою плоть, а натешившись сам, начал уступать меня в субаренду прямо в лавке, для чего оборудовал там специальную комнату.

Особенно мне удались детали – конская уздечка (ею меняла спутывал мои руки), кровать со стальными кольцами (к ним меня привязывали по желанию клиента) и так далее.

Священник пожелал узнать подробности, и я придумал их на ходу: достаточно сказать меняле пароль «связанный купидон», и любой распутник получает доступ к моему юному телу, а стоит удовольствие один дукат, или шесть скудо, или одиннадцать гроссо.

По тому, как крякнул в этом месте священник, я понял, что последняя деталь мне особенно удалась – она походила на нравы меняльной лавки. Менялы при обмене золотых монет всегда обсчитывают в обе стороны.

Наконец священник отпустил мне грехи, сказав, что будет молиться за мою душу – а в качестве епитимьи назначил вставать рано утром и проводить полчаса в молитвах святому Николаю Чудотворцу и Марии Магдалине, чередуя их через день, как подобает падшей деве.

Однако подлинный экзамен ждал меня, когда я покинул исповедальню и направился к выходу из церкви. Пройдя половину пути, я услышал торопливое шарканье по плитам – и обернулся, опасаясь удара в спину.

За мной бежал тот же священник – я узнал его по свистящему дыханию. Это был пожилой и грузный капуцин с естественной плешью в форме тонзуры.

Вот сейчас все и выяснится, понял я.

Посмотрев на мою усатую рожу с небритыми щеками, священник покраснел, улыбнулся и сказал:

– Хочу духовно поддержать тебя, моя дочь. Не впадай в отчаяние и уныние – Господь нередко испытывает нас перед тем, как согреть любовью…

Он говорил что-то еще, но я молчал, перемещаясь мелкими девичьими шажками и глядя в пол. Лишь духи зла знают, чего мне стоило не захохотать. Когда я дошел до выхода, поп наконец отстал.

Получилось, ликовал я, спускаясь к реке по узкой улочке. Получилось! Гримуар не обманул. Будем надеяться, что у этого монаха душа все-таки была…

Успех вдохновил меня. Требовались еще два удачных опыта, и я без особого труда повторил перевоплощение перед ночными прохожими.

Одного я напугал, показавшись ему солдатом с рапирой. Затем заставил другого зеваку идти за собой целый квартал, изобразив подгулявшую бабенку, бредущую зачем-то на пустырь.

Бог знает, что было на уме у моего преследователя. Но когда он вышел на пустырь вслед за мной, я встретил его уже в облике солдата.

Перед тем, как убежать, бедняга сбросил свой кошелек – видимо, решил, что попал в засаду. Отлично, подумал я, поднимая неожиданную добычу – голодным я теперь не останусь даже без преподавания алхимии.

Кошелек, разумеется, я выбросил. Но деньги из него взять не побрезговал – не потому, что нуждался, а из уважения к человеческой боли (мой преследователь наверняка готовился умереть). Плохо, когда людям причиняют муку ради выгоды. Но еще хуже, если это делают без всякой пользы вообще.

На следующий день, дождавшись полудня, я отправился на Пьяцца делле Эрбе решать вопрос с бездушными существами. Трудно придумать для этого место лучше, чем городской рынок.

Сначала я показался тамошним собакам в виде жирного ленивого кота. Собаки помчались за мной с веселым лаем. Но стоило мне вернуть себе человеческое обличье, как они обогнали меня, растерянно вернулись назад – и разбежались в разные стороны. Фальшивый кот для них растворился в воздухе, но меня эти простодушные создания не заподозрили ни в чем.

Потом я перешел на другую сторону площади и предстал перед котами-крысоловами в суконном ряду, но уже в виде злобной собаки.

С котами вышло совсем иначе. Когда я притворился собакой, они не проявили интереса – ну, может, выгнулась пара спин. Здешние коты не слишком боятся псов и могут за себя постоять. Но как только я вернул себе привычный образ, они тут же разразились яростным мявом – словно извещая окрестных ворон, что окончательно убедились в демоническом двуличии человека.

Поскольку мои фокусы касались только псов с котами, никто из зевак не увидел ничего странного. Обманутых котов и собак было больше трех совершенно точно. Условие гримуара я выполнил.

На следующий день я дождался вечера – и, затеплив свечу на столе, перевернул страницу.

Используй обретенное могущество, чтобы соблазнить невинную деву на мосту из камня – и сорви цветок ее первой любви. Принеси его, завернув в шелк своего равнодушия.

Первое, что я сделал, прочитав задание гримуара – это подошел к зеркалу. Оттуда на меня глянула красная рожа сорокалетнего пьяницы.

Борода и усы были еще черными, но на висках и на щеках проглядывала седина. Мои волосы уже не так густели и завивались, как в юности – хотя до заметной плеши было далеко. В бордель с такой внешностью прийти не стыдно. Но юная дева… Тем более невинная…

Я захохотал. Это будет смешно. Неблагочестиво. И весьма интересно.

Насчет моста из камня все было ясно – Понте Пьетра. Он хорошо просматривался из моего окна, и почти неделю я изучал проходящих по нему красавиц. Их было немало.

Но как найти среди них девственницу? Я вообще сомневался, что они в Вероне остались. Трюки повивальных бабок, все эти рыбьи пузыри, обагряющие супружеское ложе куриной кровью в первую ночь, были мне известны; если бы я искал себе жену, я бы не слишком по этому поводу переживал. Непорочность телесного низа в нашей юдоли праха не особо мне важна, а умом здесь согрешают все с рассвета до заката.

Но ослушаться гримуара я не мог.

Вскоре я заметил, что один и тот же легкий паланкин проезжает через Понте Пьетра каждую пятницу два раза. ЛеттоЮлии Капулетти, как почти в рифму выразилась жизнь. В три часа пополудни она ехала домой. В семь вечера – обратно. Юлия жила у тетки, иногда навещая родной дом, где у нее были покои со спальней.

Я прислушивался к сплетням, ходящим про веронских красавиц. И, конечно, знал про знаменитый скандал в доме Капулетти, где эту самую Юлию обвинили в прелюбодеянии. Из-за этого случилось несколько дуэлей. Сперва убили какого-то Меркуцио, потом Тибальта (возможно, я даже пил с кем-то из них на пиру, но они мне не запомнились), а затем вмешались городские власти.

По настоянию родителей Юлии ее обследовали монахини и опытные акушерки – и нашли, что она невинна, о чем было объявлено публике.

Такому вердикту можно было верить.

Правда, после этого ее вызвал к себе герцог Вероны Эскал и имел с ней уединенную беседу на утреннем приеме – что было весьма рискованно. Но лучших вариантов не просматривалось.

Следовало спешить, ибо невинность красавицы подобна свежести. Я имею в виду, что она, как все мясное, сохраняется недолго.

Юлия Капулетти была уже в возрасте. Ей исполнилось восемнадцать – по меркам нашего города не первая молодость, но с грехом пополам можно было признать ее юной.

Нам с гримуаром она подходила.

Я был уверен, что критический для одинокой красавицы возраст побуждает Юлию вглядываться во встречные лица куда внимательней, чем делают юные беззаботные особы. Это могло сыграть мне на руку.

Я стал думать, чей облик мне принять.

Проблема решилась сама – прогуливаясь по мосту Скалигеров возле городского замка, я встретил молодого парня, уезжавшего из Вероны. Мальчишка был смазлив, и я узнал его имя. Его звали Ромуальдо. Усердный ходок по девкам из небогатых домов. Он только что обесчестил чью-то служанку, и ему пришлось скрыться, пока семья улаживала проблему.

Ромуальдо был отпрыском рода, враждовавшего с Капулетти. Юлия и он вряд ли стали бы встречаться. Тем проще будет сохранить дело в тайне.

Я в деталях запомнил внешность этого юнца. И в следующую пятницу вышел на Понте Пьетра за пару минут перед тем, как там появился паланкин Юлии (ее летто было таким легким, что больше походило на занавешенный стул).

И вот розовые и зеленые занавески рядом. Увидим, подумал я, какой из меня герой-любовник.

Свидетелей вокруг не было. Я крикнул:

– Bella!

Юлия откинула занавеску паланкина и сделала носильщикам знак остановиться.

Я упал на одно колено, изобразив на лице все надлежащие чувства, и она уставилась на меня, настороженно щуря глаза. Я в этот день не брился, да и волосы мои были сальными и спутанными – их уже дней семь как следовало помыть. Но я выдержал ее взгляд без всякого смущения.

– Чего ты хочешь, красавчик? – спросила она наконец.

– Я не успею изложить свое дело здесь, прекрасная Юлия, – сказал я, – ибо ты в пути. Но дай мне возможность высказаться! Уверяю тебя, мне есть что поведать!

Мы условились о вечерней встрече – она сообщила, что останется в родительском доме и велит садовнику прислонить к балкону лестницу. Говорить мне следовало исключительно с лестницы, не перелезая на сам балкон. Если что-то оскорбит ее стыдливость, она прикажет мне уйти.

Это годилось.

Ее спальня выходила в сад, куда легко было попасть, перебравшись через низкую стену. Вечером у балкона действительно появилась лестница. Луны в просвете облаков обещала чудо, и я полез вверх.

Думал я, однако, не о Юлии – а о Луне. До полнолуния было не слишком далеко. Значит, скоро наступит ночь, когда ко мне придет ученик Григорио и мы совершим ритуал с тинктурой… Эта мысль и радовала, и пугала.

Юлия была уже на балконе, и я едва успел придать себе вид Ромуальдо.

– Чего ты хочешь? – спросила она.

Я открыл шлюзы своего красноречия. Уж тут-то я мог справиться и без помощи злых духов.

Конечно, красавицам во все времена скармливают одни и те же банальности – мол, убей Луну соседством (в пожелании этом, которое повторил и я в начале своей серенады, скрыта злобная насмешка; со времен Евы еще никто из прекрасных дев не убил таким методом Луну, а вот Луна убила их всех).

Но девы не слишком вдумываются в источаемые перед ними трели – достаточно простой уверенности, что вода льется на мельницу должное время. Природа велит им тщательно отслеживать другие детали: мерно ли течет речь, заикается ли кавалер, долго ли подыскивает сравнения, не дрожат ли у него руки, не выступает ли пот на лбу, не подбит ли паклей гульфик, не видна ли в волосах перхоть и так далее.

Словеса дева слушает вполуха – лишь с целью понять, нет ли в них чего-то нездорового, указывающего на извращенную чувственность или душевную болезнь.

Должен признаться, что здесь я и поскользнулся. Причем сразу несколько раз – и подвело меня собственное красноречие.

Первый раз Юлия чуть подняла левую бровь, когда я сказал, что мечтаю быть перчаткой на ее руке.

Я, конечно, тут же понял в чем ошибка: в почтенные восемнадцать лет любая веронская дева уже достаточно насмотрелась на собачек, лошадок и свинок, и в деталях понимает, что следует за серенадой. Отношения полов для них прозрачны, и кто кого использует в качестве перчатки, они отлично знают.

Если кавалер в самом начале знакомства намекает, что хотел бы побыть перчаткой сам, дева начинает думать, как это осуществится на практике – придется ли ей засовывать туда руку или лакированную деревянную игрушку вроде тех, что находят в могилах римских волчиц.

Упоминая о римских волчицах, я имею в виду не античную мифологию, а римский публичный дом: лупанар, то есть «волчатник». Проституток в Риме действительно называли волчицами – вероятно, из-за воя, которым они призывали клиентов из окон. Но история Ромула и Рема в свете этого сближения начинает, конечно, играть новыми красками – понимаешь родную Италию немного лучше.

Моя неискренняя речь понеслась вперед как закусившая удила лошадь. Будто перчатки было мало, я тут же отвесил другой убойный комплимент. Не помню его дословно, но смысл был таким – твои глаза настолько прекрасны, что их можно вынуть из орбит и поместить на небо, заменив две звезды.

Увы, только увидев ее испуганную гримасу, я сообразил, что нормальной деве совершенно не важно, куда засунут ее глаза, вытащив их из глазниц, поскольку сама эта процедура сильно обесценит все последующие утехи тщеславия. С таким кавалером жутко оставаться наедине – кто знает, что он выкинет.

Были в моих словах и другие нелепости, которых я сейчас не помню. Но при соблазнении важнее всего не останавливаться.

Сказав глупость, не следует ее исправлять, ибо этим вы лишь привлечете внимание к тому, чего дева могла и не заметить, а через минуту по-любому забудет. Надо нестись вперед галопом, давая девичьему уму как можно больше пищи. В какой-то момент дева пресытится, замрет и впадет в подобие каталепсии. Тогда можно подхватить ее на руки (если позволяет вес) и перенести с балкона в альков.

Дальнейшее на мой вкус вышло весьма прозаично, хотя меня хватило на долгий забег (я не про свои речи). Маршруты человеческих сближений могут быть как угодно занятны и разнообразны, но после известной минуты все они приводят на одну и ту же болотистую тропу. Прочавкав по ней пару раз, вряд ли найдешь что-то неизведанное в новом объекте страсти. Лица же в это время даже не видать.

Мне вспоминается известная история.

Одна знатная дама пригласила домогавшегося ее принца (подобное поведение было весьма дурным, так как оба состояли в браке) на ужин. Кушанья на нем имели одну странность: подавали много перемен, но все блюда были из куропатки под разными соусами. Жареная куропатка, вареная, тушеная, суп из куропатки и так далее.

Когда принц наконец спросил, в чем причина, дама объяснила, как глупо желать новых и новых блюд, зная, что все они будут сделаны из того же самого. Принц понял намек и оставил свои притязания.

Но большинство дам, увы, ведет себя так, словно у них под юбчонкой не вчерашняя куропатка в луковом соусе, а что-то неслыханное и невиданное с большим сверкающим брильянтом в центре.

Впрочем, будем справедливы. Девы, ныряющие в омут страсти впервые, имеют на это право. Пафос Юлии показался мне тревожным, но я не придал ему особого значения. Подумаешь, дева начиталась рыцарских романов. Увы мне, увы.

Но прозревать будущее я не умел.

Возможно, слова гримуара о «цветке первой любви» и «шелке равнодушия» следовало понимать метафорически, но у них было и буквальное значение, поэтому на всякий случай я захватил с собой шелковый платок и сохранил на нем доказательство своего нечестивого подвига.

Я слышал, что некоторые распутники собирают коллекцию таких платочков с первой девичьей кровью без всякой магической цели, из чистого тщеславия – но мне он нужен был для того, чтобы бросить на стол перед гримуаром.

Насладился ли я опытом?

Если бы у нашего свидания был тайный наблюдатель, он решил бы, что я воспользовался моментом как самый изощренный развратник. Внешне все выглядело именно так.

Но и в самые упоительные минуты я думал не о прелестях Юлии, а о том, верно ли я выполняю задание гримуара. Евангелист прав – нельзя служить двум господам: одного будешь обманывать. Плотская страсть моим господином не была точно. Поэтому Юлию я не просто соблазнил, но и обвел вокруг пальца.

За последнее мне было особенно стыдно: несмотря на птичьи мозги (это ведь не обязательно недостаток – вспомните, что Господь говорил про птичек небесных), она все-таки оставалась красавицей.

Меня, однако, удивила ее предусмотрительность, странным образом соседствовавшая с невинностью. Она заставила меня надеть на жезл страсти специальный чехольчик из бараньей кишки – guanto d’amore[2], как их называют в Венеции, а потом сама же его сняла и унесла, чтобы выбросить. Такими чехлами пользуются опытные сладострастники, желающие предохранить себя от венериных болячек, и было необычно видеть его в пальцах девы. А я, дурак, еще распинался про перчатку.

Ну ничего, думал я, возвращаясь домой, восемнадцать лет – это не вполне еще старость. Быть может, следующий ее любовник…

Я не знал, как трагична будет развязка этой истории.

Дело в том, что образ смазливого юноши с моста остался в памяти Юлии – и она выяснила, кто он.

Услышав про многочисленные скандалы со служанками, она, видимо, решила, что Ромуальдо соблазнил ее из тщеславия, с целью похвастаться своей победой перед друзьями и опозорить враждебный дом.

Дальше все развивалось быстро. Как шептались в городе, Юлия передала Ромуальдо через свою кормилицу надушенную мускусом записку, на которой нарисовала розу и череп.

Записка приглашала Ромуальдо на свидание в… склепе. Парень ничего не знал о моих похождениях в его образе – но, видимо, решил, что служанки разнесли весть о его подвигах по всей Вероне и теперь у него будут клиентессы из знатных дам. Дураку бы сообразить – перезревшая дева не просто так зовет его в склеп. Но он, видно, потерял голову от тщеславия.

Юлия не подвела. Она заперла дверь изнутри, напоила Ромуальдо вином, куда подмешала мышьяк, а потом, отдавшись ему напоследок, закололась кинжалом на его глазах. Бедняга, наверное, даже не понял, почему его встречают такой энергичной пантомимой.

Или провожают.

Перед тем как заколоться, Юлия бросила ключ от двери в узкую шахту в кладке пола, откуда его невозможно было достать. Ромуальдо, видимо, решил, что утром его крики привлекут прохожих – но потом начал действовать яд. Бедняга заблевал весь склеп, обделался несколько раз и умер.

Нашли молодых людей, когда тела их уже разложились, а лица были полностью съедены крысами, так что хоронили их в закрытых гробах. Ромуальдо, однако, разложился значительно меньше – говорили, яд сыграл роль консерванта.

Об этом судачила вся Верона – и две враждовавшие семьи даже примирились ненадолго из-за общего горя.

Я не чувствовал особых угрызений совести. Юлия все равно устроила бы нечто подобное, только по другому поводу. Характер не исправить. А вот Ромуальдо было жаль. Да и служанки ревели по всей Вероне. Ничуть не удивлюсь, если менестрели сложат про этот скандал какую-нибудь слащавую пьесу.

Интересно, что на фоне этой истории незамеченной осталась другая, сказавшая моему сердцу почти столько же.

Исповедник-капуцин из церкви, где я побывал под видом молодой девушки, пришел в меняльную лавку недалеко от Понте Пьетра, дал меняле один дукат и попросил в обмен об интимном свидании с его провинциальной родственницей, работавшей служанкой по дому. Он собирался овладеть бедняжкой в стреноженном виде, и для подтверждения серьезности своих намерений произнес пароль – «связанный купидон».

Исповедника забрала стража, он был объявлен безумцем и помещен в монастырскую тюрьму за городской чертой. Там из сумасшедших изгоняли вселившихся в них бесов, но этого не потребовалось. Священник через несколько дней повесился сам.

Я подумал, что исповеднику повезло бы больше, обратись он во время исповеди к Юлии. Финал, возможно, оказался бы похожим – кинжал или яд. Но хоть потешился бы перед смертью.

Теперь я совершенно точно мог перевернуть страницу.

Ты погубил юношу, деву и священника – и все ради того, чтобы достичь цели. За твою решимость гримуар дарит тебе новое могущество. Ты сможешь переноситься в пространстве усилием ума. Практикуйся в этом и изучи, что тебе доступно, а что нет. Затем переверни страницу.

Гримуар, кажется, хвалил мои злодейства.

Но был ли я настоящим злодеем?

Я не строил планов погубить бедную деву. Я исполнял приказания книги.

Священник? Умысла тоже не было. Ромуальдо? Тем более. Я просто принял его облик, а не тащил за руку в склеп к сумасшедшей Юлии. Я вообще не знал, что он вернулся в Верону.

В сущности, эти несчастные погубили себя сами. Я лишь помог им повернуть в ту сторону, где они приняли роковое решение. Налево, так сказать. Но даже это я делал без злого намерения. Камень, сорвавшийся с горы, или путник, толкнувший его неловкой стопой, не виновны в камнепаде.

Впрочем, гнева высших сил я боялся не слишком. Бог достаточно наказал меня, заставив родиться в этой юдоли; на Страшном суде я скажу, что остальные мои действия вытекали из этого прискорбного обстоятельства. Впрочем я туда вообще скорей всего не пойду. Не люблю судиться.

Займемся делом, думал я бодро. Задание гримуара пока не слишком понятно. Что значит – переноситься усилием ума?

Я налил себе вина, добавил в него немного граппы – чтобы дух-покровитель не терял меня из виду – и погрузился в раздумья.

Умственное усилие нужно для любого человеческого действия. Даже если мы просто встаем с ложа, собираясь в нужник, ум трудится вместе с телом.

Значит, смысл задания был в том, чтобы ограничить мои методы. Магические порталы, взывания к духам, амулеты и ритуалы – все это следовало забыть. Лишь усилие ума. Но как подступиться к задаче?

И где ставить опыты?

Учиться перемещению в пространстве следовало так, чтобы никто этого не видел. Значит, лучше было остаться дома…

Вдруг в голову мне пришла странная мысль.

Два штриха над буквой А.

Мне следовало найти две комнаты в моем доме. Желательно похожие друг на друга. Поставить в каждой по стулу. И попробовать перенестись из одной в другую.

Эта простая идея сразу наполнила меня радостью. Я знал, что иду по верному пути.

В доме Лоренцо как раз были две подходящие комнатки – одинаковые по размеру, с узкими окнами, выходящими на двор. Одна на втором, другая на первом этаже. Там хранилось старое барахло – скамьи, одеяла, шляпы, птичьи клетки, пыльные реторты и колбы, сломанные лютни и прочее.

Мойра чуть не сошла с ума от горя, когда я велел ей все это сжечь (выкидывать на помойку вещи мага – дурной тон). Она причитала так, словно жрецы Молоха отрывали от нее любимую внучку, чтобы бросить в печь, но рок был неумолим.

Я, конечно, понимал, почему она горюет. Для нее это был не пыльный хлам, а богатство прежнего хозяина, неразумно расточаемое наследником.

Ее поведение навело меня на философские раздумья. Увы, любые привычки ума со временем ведут к заблуждению, ибо мешают нам видеть меняющийся мир непредвзято. Они удерживают нас в прошлом.

Интересным, однако, было другое – я ясно видел это в случае с Мойрой, но разве со мной дело обстояло иначе? Когда я последний раз инспектировал свои внутренние чуланы с рухлядью?

Я дал себе слово вернуться к этому рассуждению. Пока же я обкурил обе комнаты иерусалимским ладаном и поставил в центре каждой по дубовому стулу из столовой. Их высокие резные спинки не давали уснуть.

Опустев, комнаты стали похожими до неразличимости – опознать их можно было только по двери. Но я сидел спиной ко входу. Поэтому, чтобы всегда знать, где нахожусь, в верхней комнате я положил у стены свою шпагу, а в нижней – принадлежавший Лоренцо костыль.

Костыль, собственно, и не покидал ее – это был единственный предмет из хранившегося там барахла, который Мойра упросила меня сохранить, сказав, что скоро он понадобится ей самой.

Я решил начать с верхней комнаты, поскольку перемещаться вниз проще (при выбранном мною способе путешествия это соображение, конечно, было смешным).

Сев на стул, я опустил взгляд на шпагу, лежащую у стены. Прикрыв глаза так, что виден остался лишь ее силуэт, я принялся глубоко дышать, успокаивая дух. Здесь мне помогли прежние тренировки в алхимии – спокойствие требуется для любого ее ритуала. Резные шишечки стула упирались в мой затылок, подтверждая, что я не сплю.

Ум мой в целом был покоен, но тончайшая мысленная нить продолжала пульсировать в его глубинах.

«Что теперь? Закрыть глаза и открыть их во второй комнате?»

Я попробовал это сделать. Но шпага так и осталась шпагой.

«Может быть, следует сначала увидеть костыль… И тогда дух перенесется вниз…»

Я сделал несколько попыток. Тот же результат.

«Возможно, надо представить себе, что я уже внизу…»

Шпага была неумолима. Она никак не хотела становиться костылем, и я сам не заметил, как отвлекся на размышления о своем клинке.

Отличная толедская сталь. Возле рукояти выбиты буквы «CDC». Торговец оружием, у которого я купил клинок, клялся и божился, что они значат «Colada del Cid» и лезвие принадлежало легендарному испанскому герою – поменяли якобы только рукоять и ножны.

Но я, конечно, не поверил. На толедских лезвиях ставят инициалы оружейника или букву «T». Три литеры были, скорее всего, меткой кузнеца.

Будь это действительно шпага Сида, тот вряд ли велел бы оружейнику выбить на ней сии тщеславные буквы, ибо процедура могла повредить оружие после закалки. А прежде, чем лезвие оказалось у Сида, не было никакого смысла метить его таким образом.

Но я не стал унижаться, объясняя это торговцу оружием, а просто купил шпагу, потому что мне понравилось, как она лежит в руке.

Клинок был прекрасно сбалансирован. Я проткнул им не меньше дюжины разных мерзавцев и очень его ценил – за последние пять лет на нем появилось только две щербинки, и то одна из них была вызвана моей собственной глупостью, когда я спьяну попытался перерубить на пари гвоздь. Следовало, конечно, заколоть того, кто подзуживал меня на такие подвиги.

В общем, за пару часов, проведенных в верхней комнате, я много передумал про свою шпагу – хоть и пытался направлять волю на перемещение в пространстве. Иногда, впрочем, мой ум затихал совсем, и в один из таких моментов я услышал тот же внутренний голос, что прежде посоветовал мне использовать две комнаты.

«Пространства нет. Поняв это, можно оказаться в любой его точке».

И я постиг секрет.

Я не узрел ничего нового в философском смысле (после Аристотеля с Платоном подобное вообще невозможно). Дело было в другом.

«Пространство» и есть то самое представление, которое не дает магу свободно перемещаться в пространстве. Стоит отказаться от него, и проблема исчезнет…

Именно в ту секунду в моем сердце сверкнула вера, способная сдвигать горы. Я велел мирозданию подчиниться, вложив в это действие всю душевную силу – и ощутил, как содрогнулась Вселенная.

Открыв глаза, я посмотрел на шпагу у стены. Она так и не стала костылем. Но я знал, что не мог ошибиться. Встав со стула, я открыл дверь.

Я стоял на первом этаже. Там, где полагалось быть комнате с костылем. Теперь здесь была комната со шпагой.

Как такое могло случиться?

И тут я понял, что поменялись местами сами комнаты – дверь со второго этажа висела теперь на первом.

Я не просто перенесся в пространстве, я взял с собой всю комнату целиком – со шпагой, дверью и окном. Комнаты были одного размера, оттого прошедшая по мирозданию рябь оказалась ничтожной.

Но я мог поменять местами подвал с крышей, и Вероне пришлось бы с этим жить. Возможно, я мог даже поменять местами Верону с Венецией… Впрочем, пробовать я не собирался.

С непривычки я развил слишком большое усилие. Достаточно было перенестись в пространстве самому, поэтому не стоило так пристально глядеть на шпагу.

Я закрыл глаза, открыл их – и увидел вместо шпаги костыль. Потом вернулся к шпаге. Это давалось совсем просто – усилием того же духовного мускула. Он был у меня всегда, но раньше я его не ощущал. А теперь обнаружил – и учился напрягать без чрезмерности.

Мойра ворчала весь вечер и весь следующий день. При прежнем хозяине такого не было, говорила она – набезобразничав, они всегда за собой прибирали.

Думаю, я снова мог поменять комнаты местами, но не стал этого делать. Знак несомненного достижения хотелось оставить на память.

Можно было перевернуть страницу. Я решил сделать это на следующий день.

Дева, Юноша и Священник – не самые страшные из твоих грехов. Они погибли по глупости. Но есть те, кого сгубил ты сам.

Найди Весы Сердца и взвесь свою душу.

Я слышал про эту процедуру от опытных алхимиков, еще надеявшихся на спасение. Они делали подобное регулярно. На их жаргоне это так и называлось – «взвеситься».

Накопив много неискупленного греха, они начинали поститься или уходили на время в монастырь, где предавались покаянной молитве. Но где и как они взвешивали свои грехи, я не знал – слышал только, что это душа должна перевесить грехи, а не наоборот.

Гримуар предлагал мне проделать то же. Других разъяснений не было – следовало найти дорогу самому. Но это меня не пугало. Гримуар не обременяет адепта задачами за пределами возможностей. Если я должен добраться до Весов, значит, я могу.

Ясно было одно. Весы находятся в какомто ином мире.

Я знал, что надо лишь правильно сфокусировать усилие воли. Тонкое действие, позволявшее достичь желаемого, было мне уже знакомо.

Я приступил к процедуре безотлагательно.

Сев на стул в комнате со шпагой, я некоторое время вспоминал свои грехи. Несомненные грехи – то, за что было стыдно перед собой.

Конечно, это Серджио в Венеции. Марио тоже… Одно дело убить человека рапирой в пылу ссоры – особенно когда и в его руках оружие. Но совсем другое – сотворить то, что я.

Сейчас узнаем, насколько грехи отяжелили мое сердце…

Я сделал знакомое волевое усилие, перенесся в неведомое – и открыл глаза.

Комната не изменилась. Но по содроганию, прошедшему по мне и миру, я знал, что путешествие совершилось. За дверью была моя цель.

Встав, я покачнулся. Кружилась голова.

Мне стало страшно. Возможно, воздух мира Весов отличался от земного и способен был действовать на рассудок… Или, может быть, я предчувствовал, что увижу за дверью.

Я перепоясался шпагой – и толкнул дверь.

Передо мной была Венеция. Замершая, как на картине.

Я видел ее с высоты второго этажа, с балкона своего венецианского дома. На краю канала стоял монах-расстрига Серджио, мой первый ученик. Рядом с ним был я сам – еще без следов седины, в черной куртке и малиновом берете с пером. Так я одевался, живя в Венеции, когда начинал практиковать алхимию и завел своего первого порчелино.

Я, конечно, не перенесся в Венецию в телесном смысле. Пойти гулять по замершему городу я не мог. Он был просто наваждением: я стоял как бы на крохотном балконе реального, а впереди была иллюзия.

Я знал, что сейчас увижу.

В Вероне не зря ходили слухи, будто я постиг секрет философского камня. Я не сказал бы, что узнал какую-то глубокую духовную тайну – но получить тинктуру мне удалось целых три раза (для каждой трансмутации в золото ее надо готовить заново).

Сплетни о том, что я разбогател благодаря своему алхимическому искусству, были правдой. В нем же заключался и самый большой мой грех.

Веронцы шептались, что я рассчитываюсь за золото, скармливая чертям души учеников. Их было двое, и оба пропали (первый исчез еще в Венеции, но про него знали и здесь – алхимический мир тесен). Увы, навет имел под собой основу, хотя души этих бедняг занимали меня меньше всего.

Ни один из алхимических артефактов не окружает столько болтовни и ложных слухов, как красную тинктуру.

Во-первых, это не камень, а порошок.

Во-вторых, он не красный, а бурого цвета.

В-третьих, вечной жизни он не дает, и мудрости тоже – но позволяет превращать в золото некоторые подручные материалы. Один-единственный раз в конце каждого алхимического цикла. Затем процедуру нужно повторять с начала.

В-четвертых, дело тут не только в тинктуре. Это своего рода шарада для отвода глаз.

Я не утверждаю, конечно, что все разновидности философского камня действуют так же – алхимий в нашем мире много и принципы за ними разные. Может быть, какая-то из школ, возвышенная и светлая, действительно дает вечную жизнь, освобождает дух и учит мудрости. В поисках философского камня алхимики забредают в самые неожиданные места.

Но моей целью с самого начала было золото, а это всегда путь определенного духовного компромисса. В конце концов я действительно научился делать желтый металл, хотя механизм оказался совсем не таким, как я думал, и происходящее было сопряжено со множеством скверных подробностей.

Трансмутации обучил меня сарацин-алхимик, тот самый, что представил духу-покровителю. Обучение здесь неотделимо от приготовления тинктуры, и в результате опыта бедняга погиб. Я сам заколол его золотым кинжалом.

Назвать эту практику алхимической можно лишь условно: это темное колдовство. Приходится вступать в сделку с духами низкого ранга, которые берут жертвенную плату за то, что крадут для заказчика золото в мире чистых элементов.

Непосредственного общения с низкими духами сделка не предполагает. Все просто – надо насыпать адским свиньям корм, а потом за ними прибраться. Их дерьмо и становится золотом нашего мира…

Картина перед моим балконом сменилась.

Я увидел внутренние покои своего дома в Венеции. Серджио и я сидели в лаборатории и готовили Materia Prima. Я принес несколько свинцовых чушек – и Серджио держал одну из них в руках. Чушка походила формой на пузатую маленькую бочку. Серджио по контрасту с ней выглядел весьма худым.

Я закрыл глаза. Когда я открыл их, передо мной по-прежнему была моя лаборатория в Венеции. Серджио успел нарядиться в расшитую звездами мантию и такой же колпак. Он стоял перед столом, заставленным ретортами и бутылями. Стадия Solve et Coagula, самая вонючая в алхимическом деле. После первого опыта я сильно ее упростил.

За спиной Серджио стоял я, направляя его действия. По мрачному и одновременно торжественному лицу ученика было видно, что он чувствует себя настоящим магом. Я кутался в засаленный халат – и вид у меня был довольно растрепанный.

Следующая стадия. Таинство четырех элементов. Серджио по-прежнему в алхимической мантии. Над столом появились кузнечные мехи, из которых он обдувал разложенный на блюде с землей свинцовый расплав. Четвертым элементом был огонь, и комнату заполнял дым.

Не буду утомлять читателя деталями. Зеркало моей совести последовательно показало все стадии процесса: кальцинацию, диссолюцию, сепарацию, дистилляцию и коагуляцию. Алхимией занимался Серджио в мантии – а я, одетый по-домашнему, стоял в стороне и давал указания.

Все это, конечно, было чистой воды балаганом.

Последняя стадия – Серджио читает заклинания по черной книге. На листе пергамента перед ним рассыпана бурая тинктура. Вот он надрезает палец и капает на порошок своей кровью. Вот произносит три раза слово «mutabor». И наконец опускает в коричневую тинктуру ладонь.

Лицо его полно пиетета. Я разъяснил, что в момент алхимического акта трансформируются не только элементы, но и сам алхимик, и Серджио готовится принять печать духа.

Следующая картина, увы, лишена алхимического пафоса. Я уже в рабочем фартуке. В руках у меня короткая пила, способная резать металл.

Серджио в комнате нет. Вместо него перед алхимическим столом стоит странное золотое изваяние, похожее на человека. Видны руки, ноги, туловище и голова – они извилистые и пористые, словно человеческая плоть сильно и неравномерно ужалась, становясь золотом.

Одна из рук изваяния уперта в алхимический пергамент с тинктурой. Другая уже распилена на три одинаковых куска.

Ну да, да. Вы видите правду, весы моей души. Именно так и работает тинктура. Во всяком случае та, которую научился делать я.

Она превращает в золото самого алхимика.

Возможно, в дошедшей до меня версии ритуала пропустили важное звено. Или этот метод был своего рода магическим капканом, предназначенным для того, чтобы очищать мироздание от искателей философского камня.

Я мог бы стать куском золота сам, если бы обучавший меня сарацин не выдал себя странной нервозностью перед активацией тинктуры. Какое-то наитие подсказало мне коснуться философского камня не рукой, а кинжалом – несмотря на гневные возражения ментора. Кинжал превратился в золото, и я сразу понял все.

Золото мягче стали, но зарезать сарацина удалось без труда. Он и не слишком сопротивлялся.

Забрав золото, книгу «Саддим», статуэтку Ломаса и все необходимые алхимику причиндалы, я ретировался. Поскольку я прихватил деньги и драгоценности своего наставника, в преступлении заподозрили грабителей: я предусмотрительно оставил распахнутым окно, через которое можно было уйти по крышам. Такие случаи в Венеции не редкость.

Ритуал под руководством сарацина проводил я сам (в этом и состояло обучение), и мне стали известны все детали. Можно было набирать учеников и учить их создавать тинктуру. Именно так передается в нашем мире тайное знание.

Первым стал Серджио. Улов позволил мне переехать в Верону. В Вероне у меня появился другой ученик, Марио, пропавший затем при странных обстоятельствах.

Весы Сердца напомнили и о Марио тоже: вторая трансмутация прошла перед моими глазами так же подробно, как первая. Все получилось.

Но потом начались проблемы. Увы, дело было уже не в алхимии.

Золото не так просто продать. Мне пришлось связаться с фальшивомонетчиками, умеющими штамповать дукаты не хуже монетного двора. Наши монеты нельзя было назвать фальшивыми, но один из умельцев рассказал на исповеди, что я принес им золотую ногу.

Вторую золотую ногу я потратил на подкуп церковных властей и оплату мавров-душителей из банды Отелло. Корыстные инквизиторы получили золото, душители обслужили инквизиторов бескорыстных (в мире бывают и такие). Убийц никто не видел.

Грехом я это не считал и не считаю. Обычная интрига, знакомая любому чернокнижнику: перед тем, как алхимический процесс войдет в русло, приходится убить несколько человек. После окончания выплат претензий ко мне не осталось. Одолеть слухи было сложнее, но о ком из выдающихся людей они не ходят?

Стоило все это, однако, так дорого, что мне пришлось искать третьего ученика. Им стал живой пока Григорио. Его должно было хватить надолго.

Главный секрет трансмутационной алхимии в том, чтобы выбирать учеников пожирнее. Но понимаешь это не сразу, а только набравшись опыта, смирившись и успокоившись. Последним, что показали Весы, был Григорио в моей алхимической лаборатории: стадия solve et coagula. Реторты, вонь, улыбающийся порчелино и расшитая звездами мантия, не сходящаяся на его животе.

Вряд ли я совершал серьезный грех с церковной точки зрения. Ученики были предупреждены, что платой за обучение будет душа. Но они почему-то рассматривали ее как некий отличный от них предмет, который можно отдавать в залог, продать и весело жить дальше, а под занавес жизни вернуть с помощью покаяния. Свою судьбу они заслужили.

Но все же, когда демонстрация моих грехов была завершена и меня окружил мрак, мне стало страшно. Я понял, что ощущает душа на Суде.

Мне приходят в голову слова «обнаженность на ветру». Попробую их объяснить.

Любой человеческий ум, уверенный в себе и жизни, опирается единственно на силу привычки – как кот, идущий по карнизу, где ходил вчера, позавчера и так далее.

Но надежен ли карниз на самом деле?

Этот вопрос имеет практический смысл для кота – но человеческий ум выдумывает свой карниз сам, и нигде больше его нет.

Увы, но помимо привычек ума, у нас нет иной опоры в мироздании. Вообще никакой. Забвение этого обстоятельства суть тоже одна из наших привычек. А вместе они образуют вокруг нашего духа нечто вроде удобной пушистой шубы.

На Суде с души сдирают все ее обыкновения – и она, нагая, мерзнет на ветру Непостижимого… Грешник ты или праведник, это равно страшно, но грешник зябнет куда сильнее. А праведником я не был…

В темноте загорелся последний из показанных мне алефов:

Знак стал приближаться, и чем ближе он делался, тем тусклее становилась сама литера и ярче точка с чертой над ее острием. Наконец буква «А» исчезла – и я увидел перед собой парящие в пространстве весы. На правом и левом концах балансира появились две чаши, а точка под ним превратилась в опору.

Я понял, что сейчас будет взвешена моя душа – и сосчитано точное бремя грехов.

Так и оказалось. На левой чаше весов возникли золотые истуканы Серджио и Марио – и она ушла вниз. А потом над правой появилось маленькое белое перо.

Это была моя душа.

Покачиваясь в воздухе, перо опустилось и продавило чашу вниз легко и уверенно. Моя душа не была проклята – грехи все еще не могли ее перевесить.

Мало того, места на левой чаше было достаточно не только для Григорио, а минимум еще для двух порчелино. Или даже трех.

Весы передо мной исчезли, и я опять увидел алеф с весами. Он стал удаляться во мрак – и погас. Я закрыл дверь, вернулся на стул и перенесся назад в Верону.

Комната вокруг осталась прежней. Но когда я снова открыл дверь, за ней оказался коридор моего дома.

Отрадно было узнать, как много свободного места остается на левой чаше весов. Что это, если не молодость духа?

Блажен, кто смолоду был молод.

Три дня после опыта я пил и веселился с девками. Затем три дня постился, ожидая, пока из меня выйдет дух Диониса.

Наконец я решился подойти к гримуару вновь.

Спаси себя через обретенные силы, не совершая ничего специально. Затем переверни страницу.

Спасение. Сразу после того, как я взвесил душу и убедился, что грехи ее пока не одолели. Как это понимать? Какие силы я должен использовать? Обе? Мои новые умения? Или нечто иное?

Гримуар изъяснялся загадками. Сроков поставлено не было. Значит, решил я, следует сделать паузу и дождаться, когда в голове наступит ясность.

Дела у меня были. Приближалось полнолуние, и следовало завершить трансмутацию. Устремляясь к духовному, не следует забывать и о материальном тоже.

Поймав на рынке своего ученика Григорио, я напомнил, что луна станет полной в ночь с четверга на пятницу. Положение планет будет благоприятным. Я велел ему помыться и прийти в два часа ночи, но так, чтобы никто его не видел и ни одна кошка не перешла ему дорогу. Перед этим, сказал я, надо как следует поесть – зовы плоти не должны отвлекать от ритуала, духи это тонко чувствуют.

Встреченные на улице кошки, конечно, не играют в трансмутационной алхимии никакой роли. А вот отсутствие свидетелей важно до чрезвычайности. Что касалось еды, то полное брюхо могло добавить к золотому улову еще пару-тройку фунтов. Алхимик должен помнить обо всех подобных мелочах.

И вот ночь полнолуния настала.

Григорио пришел вовремя и поклялся, что по дороге его никто не видел. Кошек ему тоже не встретилось.

Я отпер дверь в комнату с вытяжкой, куда никто не входил со времен нашей прошлой встречи. Дистилляцию и коагуляцию мы благополучно завершили в прошлый раз – и сразу перешли к изготовлению тинктуры.

Григорио надел синюю мантию со звездами и такой же колпак, я развел огонь в маленьком горне – и уже через час бурая тинктура посыпалась из реторты на пергамент с защитными заклинаниями. Мы дали ей остынуть, пары ушли в вытяжку – и, раздробив комки порошка стеклянной лопаткой (для этой процедуры годится только особое венецианское стекло с золотом), я протянул ученику книгу «Саддим».

– Почему все время читаю я? – спросил Григорио. – Почему не вы, мастер?

Кажется, парень что-то подозревал.

– Ты умеешь плавать? – спросил я.

Григорио кивнул.

– Когда ты учился, как ты это делал?

– Я? Я… плавал. Пробовал и научился.

– Так же и с трансмутационной алхимией, друг мой. Единственный способ обучиться – это практиковать ее самому. Я уже постиг мастерство. Теперь его постигаешь ты.

Возможно, я говорил излишне проникновенно, но Григорио мои слова убедили. Раскрыв книгу «Саддим», он принялся читать главное трансмутационное заклинание.

Перед пергаментом стояла печать из дубового бруска с вырезанными на рукояти инициалами RS (и добавленной расшифровкой «Rex Salomon», чтобы не слишком напрягать ум ученика). На самой печати была неизбежная пентаграмма с козлиной мордой – иначе ведь не докажешь сегодняшней молодежи, что занят чем-то серьезным.

У печати была действительно важная роль – я изготовил ее, чтобы обойти самый скользкий момент в конце ритуала.

Срывающимся голосом Григорио дочитал текст – и, вслед за перечислением множества демонических имен, каплей крови и словом «mutabor» прогремела заключительная фраза инкантации:

– …и заверяю свои слова. Ставлю за сим пятиконечную печать Соломона!

Глянув на меня, Григорио положил книгу на стол и потянулся за печатью.

Я поднял ладонь.

– Остановись, ученик, и слушай меня молча, не произнося ничего, ибо духи сейчас слышат лишь твой голос. В ритуале есть тайное звено. Секрет передается только от мастера к ученику, и ты обязан сберегать его в тайне три года, три месяца и три дня. Учеников в это время у тебя быть не должно. Если поклянешься своей душой хранить тайну, я ее открою. Но не говори «клянусь» вслух, просто кивни. Это и будет означать, что ты дал клятву…

Бледный Григорио кивнул.

– Резная печать перед тобой – фальшивая, хоть и упоминается в тексте. Уловка эта защищает ритуал от профанов, способных получить доступ к книге «Саддим». Истинная пятиконечная печать Соломона есть иносказание. Слова сии означают отпечаток ладони алхимика, воззвавшего к духам трансмутации. Пятиконечной печать названа по числу пальцев, а соломонова она по той причине, что первым ее поставил на тинктуру сам царь Соломон. Желая наложить печать, алхимик должен вдавить в тинктуру свою правую длань, и духи соотнесут его глас с его персоной… Но об этом не должен знать никто!